Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Крутой нрав Андрея, его готовность сурово покарать виновного, столь ярко проявившиеся в ссоре с князьями Ростиславичами, также многих должны были отталкивать от него. Если уж он подобным образом вёл себя с князьями, то можно представить себе, каким он был в гневе, когда виновником оказывался кто-либо из его подданных! Жестокая расправа над «лжеепископом» Феодором или казнь одного из братьев Кучковичей, разумеется, были не единственными случаями такого рода. А ведь ещё Владимир Мономах в своём «Поучении детям» призывал никого и никогда не наказывать смертью: «…Ни правого, ни виноватого не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет достоин смерти, не губите никакой души христианской». Но внуки великого князя — и не один только Андрей Боголюбский! — не слишком-то прислушивались к этим наставлениям.

Даже внешний облик Андрея в его зрелые годы у многих мог вызывать чувство неприязни или безотчётного страха. Антропологи, изучавшие его костные останки, выявили существенные изменения в шейном отделе его позвоночника. Частично сросшиеся первый и второй позвонки, проявления артроза на их суставных поверхностях обусловили заметное ограничение подвижности шеи, так что в старости князь почти не имел возможности сгибать её. Несомненно, он испытывал боль при движении. Но и этот его физический недостаток, полагают исследователи, мог восприниматься окружающими «как проявление непреклонности и, быть может, надменности и горделивой самоуверенности»{342}. И когда князь приходил в гнев, наверное, и в самом деле могло показаться, что и горделивая посадка головы, и грозный взгляд, и искажающая лицо гримаса злобы[183] призваны были подчеркнуть его превосходство над прочими людьми: не важно, князь ли, боярин или простой смертный оказывался перед ним.

Наверное, можно повторить сказанное выше: в какой-то степени князь Андрей Юрьевич действительно обогнал своё время. Но проявлялось это прежде всего в том, что сам себя он представлял не столько князем, окружённым своими соратниками, дружиной, и тем более не одним из князей, членов большой княжеской семьи, состоящей из таких же правителей, как он сам, — но самовластием. Однако это его новое качество, новое, предложенное им понимание сути своей власти оказались неприемлемы для большинства других людей и были отторгнуты ими — и остальными русскими князьями, не готовыми признавать его главенство над собой — да ещё при том, что он не занимал даже «златого» киевского престола, — и его подданными, не захотевшими в полной мере осознать перемены, произошедшие в его статусе. И жизнь князя стала ценой этого непонимания.

Даже в среде церковных людей, которым князь так благоволил и так помогал, строя церкви и раздавая «десятину», не нашлось тех, кто был искренне предан ему, — очень скоро мы убедимся и в этом. Неразбериха с делами церковного управления, частая смена епископов и чудовищные злоупотребления «Белого Клобучка» Феодора — всё это отталкивало людей церкви от князя. Да и авторитет самих церковников — несмотря на все усилия князя — очень сильно упал в обществе, особенно после разгрома «леонтианской ереси» и «дела Федорца».

Князь был безмерно милостив и щедр, кормил на свой счёт нищих и обездоленных, сирых и убогих. Это правда. Такое милосердие конечно же привлекало к нему многих, Владимир полнился нищими. Но не у них же было искать ему поддержки?! Напротив, рост числа обездоленных и несчастных в княжение Андрея Боголюбского свидетельствовал о том, что в обществе не всё в порядке, что всё больше людей разоряются, выпадают из привычного круга жизни. Доходило до того, что князь «брашно своё и мед по улицам на возех слаше болным и по затвором», — дело, несомненно, богоугодное и нужное, заслуживающее самой высокой и даже восторженной оценки! Но ведь последние слова летописца можно трактовать ещё и как свидетельство того, что в Суздальской земле росло не только число больных и нищих, но и число «затворов» и «затворников», иначе говоря, — тюрем и тюремных сидельцев. В обычное время они обеспечивались пропитанием за счёт подаяния или же за счёт родных и лишь в исключительных случаях — то есть как раз таких, о которых идёт речь в летописи, — за счёт государственной власти в лице самого князя.

Князь вёл масштабное каменное строительство — и это ещё одна его несомненная заслуга. Но многим даже эти его траты — на возведение помпезных, богато украшенных церквей и княжеских палат — казались чрезмерными. Тем более что в последние десять лет своего княжения Андрей ещё и очень много воевал, собирал значительные коалиции князей, выставлял громадные армии. И не для защиты родной земли, а для решения каких-то отвлечённых, не понятных большинству его подданных задач. А это также требовало огромных затрат. И поражения в войнах били не только по авторитету князя, но и по его казне — а в конечном счёте негативно сказывались на экономическом положении всего населения княжества. Мы уже говорили о том, что «пешцы» составляли значительную часть войска Боголюбского. Но это значит, что от итогов его войн зависело благосостояние не только дружинников, но и огромных масс простых людей — и самих ратников, и их семей, близких, целых общин. В результате военных поражений последних лет княжения Андрея Боголюбского в Суздальскую землю перестала поступать та самая добыча, которая и составляла главную ценность войны для подавляющего большинства участвовавших в ней людей. Воины возвращались домой ни с чем, а некоторые вообще калеками; многие гибли или попадали в полон, и их приходилось выкупать, порой тратя на это последнее из того, что имелось. Меж тем поборы на новые войны лишь возрастали.

«От всей фигуры Андрея веет чем-то новым; но едва ли эта новизна была добрая, — писал более ста лет назад Василий Осипович Ключевский, может быть, и сгущая краски. — Князь Андрей был суровый и своенравный хозяин, который во всём поступал по-своему, а не по старине и обычаю. Современники заметили в нём эту двойственность, смесь силы со слабостью, власти с капризом…» И продолжал, вынося беспощадный, хотя и не во всём справедливый приговор князю: «…Проявив в молодости на юге столько боевой доблести и политической рассудительности, он потом, живя сиднем в своём Боголюбове, наделал немало дурных дел: собирал и посылал большие рати грабить то Киев, то Новгород, раскидывал паутину властолюбивых козней по всей Русской земле из своего тёмного угла на Клязьме. Повести дела так, чтобы 400 новгородцев на Белоозере обратили в бегство семитысячную суздальскую рать, потом организовать такой поход на Новгород, после которого новгородцы продавали пленных суздальцев втрое дешевле овец, — всё это можно было сделать и без Андреева ума. Прогнав из Ростовской земли больших отцовских бояр, он окружил себя такой дворней, которая в благодарность за его барские милости отвратительно его убила и разграбила его дворец… Со времени своего побега из Вышгорода в 1155 году Андрей в продолжение почти 20-летнего безвыездного сидения в своей волости устроил в ней такую администрацию, что тотчас по смерти его там наступила полная анархия: всюду происходили грабежи и убийства, избивали посадников, тиунов и других княжеских чиновников…»{343} Не слишком ли сурово? Но ведь всё это действительно имело место…