Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

(Правда, отцу Мономаха Всеволоду по этому же завещанию тоже отходили земли на левобережье Днепра — Переяславль, Ростов, Суздаль и т. д. Но потомки Всеволода Ярославича прибрали к рукам Киев, а значит, получили право на все те земли, что «тянули» к Киеву, в том числе Волынь, Туров и пр. По крайней мере были твёрдо убеждены в этом.)

Ответ Святослава Всеволодовича опять-таки замечателен своей выразительностью. Не случайно именно в его уста автор «Слова о полку Игореве» вложит позднее «злато слово, с слезами смешено» — яркую речь, исполненную многими живыми образами и характеристиками князей. Вот и на этот раз черниговский князь нашёл запоминающиеся слова. Он тоже вспомнил о Ярославе Мудром — едином предке почти всех русских князей (за исключением полоцкой ветви династии), но упомянул его совсем в ином контексте:

— Я не угрин, ни лях! Но одиного деда есмы внуци. А колко тобе до него, только и мне![182] Аще не стоишь в первом ряду (то есть не держишься прежнего договора. — А. К.), а волен еси!

И в этих его словах также прочитывалась прямая угроза, которую, однако, Изяславич всерьёз не воспринял. И напрасно. Скрытно собрав полки и соединившись с «братьею» — другими черниговскими князьями, Святослав Всеволодович «изъездом», то есть внезапным набегом, устремился к Киеву. Ярослав не успел обратиться за помощью к своим союзникам Ростиславичам, был застигнут врасплох. Затворяться в городе, не чувствуя поддержки киевлян, он тоже не решился и вынужден был спасаться бегством. Причём всё произошло настолько стремительно, что его жена и младший сын Изяслав попали в руки к Святославу Всеволодовичу.

Последний же занял Киев. (Типографская летопись XV века называет точную дату, когда это произошло, — 12 марта 1174 года{337}.) «И седе на столе деда своего и отца своего», — свидетельствует летописец. Свидетельство это не вполне точное: если отец Святослава Всеволод Ольгович в течение нескольких лет действительно занимал киевский стол, то дед его Олег Святославич киевским князем никогда не был. Но ведь сам Святослав Всеволодович не зря называл себя внуком «единого деда» — Ярослава Мудрого! В этом смысле киевский стол был для него, конечно, и «дедним» тоже.

В руки к Святославу попали не только жена и сын Ярослава Луцкого, но и «имение бещисла», то есть всё имущество и казна бежавшего князя, и вся его дружина. И людей, и добро Святослав отослал в Чернигов. Его родня, черниговские князья, тоже возвратились домой не с пустыми руками. Задерживаться в Киеве и ждать возвращения Ярослава Луцкого «со всею Волынскою землёю» Святослав Всеволодович не захотел. Его первое княжение в стольном городе Руси продлилось всего 12 дней — рекордно короткий срок{338}.

Для такой спешки были серьёзные причины. Войну со Святославом Всеволодовичем затеял его двоюродный брат и извечный соперник Олег Святославич. «В то же время черниговскому князю не мирну [живущю] с Олегом Святославичем, — рассказывает летописец. — И воевашеть Олег Святославлю волость, Черниговскую». Уход двоюродного брата в Киев Олег, очевидно, воспринял как повод к тому, чтобы занять его прежнюю волость — Чернигов, на который претендовал как следующий по старшинству среди князей «Ольгова племени». Святослав же расставаться с Черниговом и выпускать его за пределы собственного семейства не собирался. Тем более что и сил удержать Киев у него не было.

Тем временем Ярослав Луцкий отправился к Киеву с большим войском. «Ярослав же слышав, яко стоить Кыев без князя, пограблен Олговичи, и приеха опять Кыеву на гневех (во гневе. — А. К.)». Гнев князя обрушился на киевлян, которых он посчитал главными виновниками своих несчастий. «Замысли тяготу кыяном», — продолжает летописец, а далее приводит слова, с которыми Ярослав обратился к ним:

— Подъвели есте вы на мя Святослава! Промышляйте, чим выкупити княгиню и детя!

Киевлянам «не умеющим, что отвещати ему». После очередного разграбления города — теперь Ольговичами — золота и серебра на выкуп княгини и княжича у них не нашлось. И тогда луцкий князь «попрода» весь Киев, то есть возложил особую, чрезмерную дань на всех живших в городе, включая и тех, кто по обычаю был освобождён от податей: «[и] игумены, и попы, и черньце, и чернице, [и] латину (то есть живущих в городе латинян. — А. К.), и гости (приезжих купцов. — А. К.), — и затвори все кыяны». Иными словами, все поголовно оказались в положении заложников у князя и должны были теперь выкупать сами себя, в буквальном смысле расставаясь с последним, в том числе с жёнами и детьми, в противном случае рискуя сами быть уведёнными в полон и проданными там в неволю. Так, «много зла створив Киеву», Ярослав с войском двинулся к Чернигову — против Святослава.

Но тут подоспели послы от Святослава Всеволодовича. Оказалось, что князь готов к заключению немедленного мира, на который Ярослав Изяславич, разумеется, согласился, желая выручить жену и сына.

Ещё больше мир был нужен Святославу Всеволодовичу. Теперь руки у него оказались развязаны, и он со всей своей силой обрушился на двоюродного брата Олега. «…И пожже волость его (то есть Северскую землю. — А. К.), и много зла створивше, и възворотишася к Чернигову». Ушёл из Киева, «распродав» весь город, и Ярослав Луцкий. Больше выжать из киевлян было нечего: лишь стоны да проклятия несчастных провожали его войско, да многие из киевлян были, наверное, уведены в полон на Волынь.

Вот так и получилось почти зеркальное повторение прежней киевской трагедии 1169 года. Уже второй князь — на этот раз из противоположного Андрею лагеря и из совсем другой, противоположной части Русской земли — отказывался от княжения в Киеве, предварительно подвергнув город неслыханному разграблению. И для Ярослава Изяславича, как и для Андрея, родной город — совсем вроде бы незначительный Луцк — оказался дороже недавней столицы Руси.

Так всё вернулось «на круги своя», по давнему выражению Екклесиаста (Еккл. 1: 6). После ухода Изяславича, после неудачной попытки воссесть на киевском престоле Святослава Черниговского решать судьбу Киева предстояло князьям Ростиславичам. Но сами сделать это они тоже оказались не в состоянии. И тогда князья не нашли ничего лучшего, как снова обратиться к Андрею Боголюбскому — как к верховному арбитру в межкняжеских спорах. Вновь вспомнив о том, что Андрей приходится им «в отца место», они решились именно у него «испрашивать» Киев старшему среди них и единственному непричастному к недавнему разгрому Андреевой рати под Вышгородом — князю Роману Смоленскому.