Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

«В то же время прислашася ко князю Андрею Роман с братьею своею, просяще Роману Ростиславичю Кыева княжить. Князю Андрею рекуще: “Пождете мало! Послал есмь к братье своей в Русь. Какова ми весть будет от них, тогда вы дам ответ”»{339}.

«Братия в Руси» — это, очевидно, князья Ольговичи, чуть ли не единственные оставшиеся теперь союзники Андрея Боголюбского на юге. Пересылка с ними имела место в начале лета 1174 года. Отправил Андрей своих послов и в Рязань и Муром. Во многом Андрей просто оттягивал время, готовясь принять какое-то решение и озвучить его послам Ростиславичей. Но какое именно — так навсегда и останется для нас тайной. Ибо в то время, когда переговоры с Ростиславичами ещё продолжались, в ночь на 29 июня 1174 года, в своём замке в Боголюбове Андрей был убит заговорщиками из числа собственных приближённых.

Часть четвёртая.

СТРАСТОТЕРПЕЦ

1174, июнь — начало июля

Заговор

Последний год в жизни Андрея Боголюбского начался с печальных событий. 11 января 1174 года преставился его братстрадалец Святослав. О таких обычно говорят: отмучился. Андрей сам приехал в Суздаль и своими руками положил тело несчастного калеки во гроб в суздальской церкви Рождества Пресвятой Богородицы, «в епискупьи». Спустя несколько дней из Мурома пришло известие о смерти его младшего союзника, муромского князя Юрия Владимировича, случившейся 19 января; этот князь был похоронен в церкви Святого Спаса, «юже бе сам создал» в Муроме. Ну а в июне, если верить позднейшей легенде, последовала смерть сына Глеба…

Уходили из жизни последние близкие Андрею люди. Как оказалось очень скоро, опереться князю было попросту не на кого. Трое его сыновей и все родные братья умерли, а младших сводных братьев и племянников он сам выгнал из своей земли и по-прежнему не впускал обратно. Даже последний его сын-ребёнок оказался за пределами княжества! Среди церковных иерархов — особенно после расправы над Феодором — тоже не нашлось никого, кому он мог бы довериться и на чью поддержку положиться. Из воевод мы знаем лишь одного, кому он доверял постоянно, — это Борис Жидиславич. Но насколько тот был предан князю, можно только гадать.

И дело даже не в этом. Историки, занимающиеся эпохой Андрея Боголюбского и обстоятельствами его кончины, с удивлением констатируют, что в Суздальской земле не нашлось ни одного социального слоя, который готов был оказать поддержку князю в критическую минуту{340}. Да и где, в какой социальной среде, искать его сторонников? Среди князей? Но почти все они были обижены им. Среди бояр, старшей дружины? Но значительная часть бояр — прежде всего старая дружина его отца Юрия — была выслана им за пределы княжества вместе с его младшими братьями, мачехой и племянниками ещё в первое десятилетие его княжения. Среди дружины? Но князь давно оторвался от нее, перестал лично участвовать в походах — а ведь личное участие князя в военных предприятиях, его предводительство дружиной в глазах подавляющего большинства русских людей того времени, и прежде всего самих дружинников, представлялись главным княжеским занятием, больше того — внешним выражением самой сути княжеской власти. Да и несколько подряд поражений на поле брани — опять же в отсутствие князя — никак не способствовали укреплению его авторитета. Известно: победителей любят все, а вот тех, кто терпит неудачу за неудачей, — увы, немногие… Были ещё жители «старых» городов княжества — Суздаля и Ростова, — но мы и прежде говорили о их обидах на князя. Причём обиды копились и у бояр, и у простых «мужей», привыкших решать главные вопросы своей жизни на вече, которое в княжение Андрея во многом потеряло своё значение. Да и жители «новых», облагодетельствованных князем городов, казалось бы, всем обязанные ему, не спешили оказывать ему поддержку — может быть, по той же самой причине. Нежелание не только ростовских и суздальских, но и владимирских, переяславских и прочих полков участвовать в недавней болгарской войне, столь явственно проявившееся в 1171 году, равно как и их бегство из-под Киева осенью 1173 года или ещё раньше, из-под Новгорода в феврале 1170-го, — всё это были явления одного порядка, и явления очень показательные, симптоматичные. Но Андрей, кажется, не замечал их или, лучше сказать, не придавал им того значения, которое они заслуживали. Обратившись взором к далёкому Киеву, он решал по большей части глобальные проблемы русской жизни, а о том, что происходило под боком, задумывался меньше. Не случайно уже после его трагической гибели один из его горячих приверженцев, некий Кузьмище Киянин (то есть киевлянин), — заметим, единственный его приверженец, оказавшийся среди враждебного окружения! — будет восклицать, обращаясь к телу убитого князя:

— Како еси не очютил скверных и нечестивых пагубоубийственыих ворожьбит своих, идущих к тобе? Или како ся еси не домыслил победити их, иногда (некогда, в прошлом. — А. К.) побежая полкы поганых болгар?

То есть своих внешних, явных врагов князь умел распознать и умел справиться с ними, а вот распознать тех, кто втайне готовился убить его самого, у него, увы, не получилось.

Андрей многих успел оттолкнуть от себя. Он словно бы нарочно поступал не так, как было принято, сознательно нарушал княжеский этикет, привычный порядок вещей. А ведь обычай, традиция, этикет — едва ли не главное из того, что связывает различные слои общества, держит их в рамках определённых взаимоотношений. Особенно когда речь идёт о средневековом обществе.

Вот показательный эпизод. Мы уже вскользь упоминали о нём в одной из предыдущих глав книги — правда, упоминали и о том, что эпизод этот нашёл отражение в достаточно позднем и не слишком надёжном источнике.

Андрей, как и все князья, очень любил охоту. Наряду с войной, это было ещё одно исконно княжеское занятие. Как рассказывает автор Тверского летописного сборника XVI века, князь любил охотиться «у Святого Спаса на Купалище» (на реке Судогде), куда «по вся дни прихождаше… прохлаждаашеся, и много время ту безгодно пребываше». Однако князь охотился здесь сам, без бояр, и это вызывало их законное неудовольствие: «и о сем боляром его многа скорбь бысть: он же не повеле им ездити с собою, но особно повеле им утеху творити (то есть велел охотиться отдельно. — А. К.), идеже им годно, сам же с малом [числом] отрок своих прихождаше ту»{341}. Но это было явным нарушением обычая! Своим «отрокам», то есть младшим дружинникам и слугам, князь позволял то, что не позволял боярам, старшей дружине. И «многа скорбь» последних отнюдь не была безобидной для него. Пожалуй, у нас уже не вызовет удивления тот факт, что в Тверской летописи это недовольство бояр князем Андреем поставлено в прямую связь с заговором против него и его жестоким убийством! Хотя в действительности связь здесь если и была, то весьма и весьма опосредованная, а ещё более вероятно, что мы имеем дело лишь с преданием, легендой. Но ведь легенда эта очень красноречива! И сохранила она то, что запомнилось, что произвело впечатление на современников.