Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский

и прячет народ больных, а полумертвых иногда на улицу выбрасывает, особо если чужих, из работных людей, и не найти потом, откуда взялся. И не скажет уже сам бедняга-то. До чего доходить стало – без указа хоронят и без отпевания церковного, только чтоб властям не сообщать. Не раз уж втихаря подгребали с этим делом к отцу Иннокентию, отказался наотрез. Не суются более. Хотя вот недавно пришли с прошением – и от важных людей слободских, граждан отнюдь не последних – молебен провести в будущее воскресение, устроить крестный ход, все как подобает, и молить об отвращении напасти.

«Какая-такая напасть?» – спрашивает отец Иннокентий. Думал: «Мор», – скажут, а на этот счет указание строгое – сборищ не допускать. Так нет. «Как же, – говорят, – третий месяц ходят по домам, шастают, мертвых раздевают, народ выселяют, вещи жгут». «Так понимаете ли, – снова вопрошает отец, – что сие все для вашего блага делается?» Те жмутся: «Какое благо, одна беда, и из карантинов этих никто живым не возвращается, сгорают все, специально то устроено, чтоб народа, особливо вольного, побольше извести, а потом новых из деревни притаранить, помещичьих». «А как же Еремей? – Иннокентий им в ответ. – Да и еще не меньше дюжины таких, как он, счастливчиков, с карантина отпущенных – только, в отличие от Еремея, в кабаках беспробудно и бесполезно сидящих». «Ну, Еремей, – говорят, – он человек государственный, кто его знает, только семья-то у него тоже в карантине сгинула». «Так болел же, – на крик сбивается отец Иннокентий, – воистину болел Еремей, только выжил, а родным его бог не дал. Вы на то посмотрите, что по соседству-то с ними не заразился никто, и оттого лишь, что их всех вовремя в карантин вывезли. За вас они, за вас, дураков, жизнь свою отдали!»

Почесали в затылках важные люди. Так что, говорят, будет крестный ход али нет? Мы, добавляют, очень даже готовы на святыни пожертвовать. Мы, значит, только хотим, чтобы обязательно на благое дело пошло и чтоб властям совершенно не докладывать. Ослабел вдруг отец Иннокентий, бросил на них кричать, отпустил. А соседний священник сразу согласился. И не было ему от архиепископа за то никакого порицания. Только слухи пошли, что и по другим слободам хотят люди молебнов, ждут не дождутся они от страшной напасти Господнего избавления, ибо больше в этой жизни ждать его не от кого.

83. Лиха беда начало

Пришло мистеру Уилсону из Москвы очень приятное известие. Кто принес, никто из домашних не видел: рано утром под дверь сунули, постучались и, как шаги услышали, бегом за угол. Распечатал хозяин письмо, прочитал внимательно, потом еще раз перечитал, но до конца не сумел, улыбнулся во все щеки, как в юности, после экзамена по древнегреческому, где ему, хорошо помнится, Плутарх достался, жизнеописание Аристида.

Развеселился почтенный коммерсант, налил себе в кабинете рюмку из заветного штофа, выпил, подумал, налил еще одну, чуть подождал и тоже выпил. Но более озорничать не стал – рано пока праздновать. Да, все по плану идет, и первый этап на мази, а во всех серьезных делах важнейших этапов два: первый да последний. Но пока далеко до завершения, ох, как далеко. Жалко, некому рассказать об этом, не с кем поделиться. И превыше всего с верным сердечным другом Ефросиньюшкой – женщинам, даже европейским, а в особенности русским, знать о делах своих мужей полностью противопоказано.

84. Беспокойство

Не оставляет ощущение, что в этих письмах сказано не все. Нет, генерал-поручик не лжет, и не только потому, что ему дан жесткий приказ ничего не скрывать. Честный служака попался. Действительно, старается ничего не приукрашивать. Из настоящих, значит, офицеров – не паркетчик. Почему, кстати, он из строевой службы вышел? Ладно, не до этого сейчас. Вроде бы хоть с ним не ошиблась, впрягся по полной и пока не жалуется. Так ведь слава Богу, а то губернатор вдруг оказался совсем наоборот, вовсе не dienstfahig. И других не ведет, и сам не марширует. А у нас тут война – и на фронте, и в тылу, и по всей стране. Да, урок на будущее. Казалось бы, что нужно, с малых лет под знаменем ходил, заслуженный полководец, еще отнюдь не старый, уважаемый, и вот…

В этой стране всегда нужно быть готовым к неожиданностям, к неприятным неожиданностям. Надо будет потом, когда уляжется, этот вопрос решить. Тактично, конечно, не спеша. Но и не откладывая. Однако все-таки чего-то в письмах не хватает. Надо верить своему чутью, а оно подсказывает: копай, не спи! Может быть, генерал-поручик сам не все знает, не все понимает? Ах, как бы пригодился еще один взгляд со стороны. Точно ли докладывают ему, не утаивают ли чего по дурости или незнанию? Ведь это не его родные подчиненные, могут интригу тянуть и притвориться способны, да и не обучены они такому обороту моровому, ведают ли вправду господа чиновники, что в их городе происходит? Да и сами мы – понимаем ли? Цифры одной, даже самой правдивой, мало для знания-то. Вон, врачи говорят, что известия об этой болезни весьма противоречивы. И как здесь можно что-то планировать? И если припечет, куда прыгать будем, на какую кочку? Логикой не взять – тут не счеты арифметические, а стакан с костями игральными.

85. Решительное доказательство (почерк немного меняется)

Нас собрали снова где-то недели через две. Я не был этим удивлен, колеса русской власти мелют неторопливо, даже во время чумного мора. На этот раз присутствовали оба – памятный мне по давней войне губернатор, как показалось, высохший еще больше, и его заместитель, тоже, судя по выправке, бывший военный, приземистый, но статный мужчина, на которого была, как видно, возложена ответственность за борьбу с эпидемией. Он сразу взял ведение заседания в свои руки, но все время оглядывался на своего начальника, словно призывал его что-то сказать. Это тоже не вызвало моего удивления: в России подчиненных назначают ответственными за самые сложные дела, но при этом не дают и шагу ступить самостоятельно, особенно если им что-то начинает удаваться. Кроме них в зале было еще несколько хорошо одетых людей, позже мне сказали, что все они – московские сенаторы.

Доклады коллег были совершенно теми же, двух недель как не бывало, если не считать того, что число жертв непрерывно увеличивалось. Увеличивалось и количество, так сказать, эпидемических фокусов, очагов – домов, в которых обнаружилось сразу несколько умерших или заболевших. Монотонное перечисление заняло несколько часов, а мы все еще не могли понять, зачем нас собрали. Дело перевалило за полдень, и