Сезон воронов - Соня Мармен

Дункан попытался представить, что может чувствовать человек, который сражается в форме другого народа, за короля другого народа. Для него, будучи хайлендером, надеть красный мундир означало отказаться от своего рода и своей крови. По правде говоря, у этих людей не было выбора – их кланы присягнули на верность королю Георгу. Но во что они на самом деле верят, с кем они в своем сердце?

Дункан нахмурился.

– Предатели! – пробормотал он, отворачиваясь от окна.

– Что?

– Ничего, – ответил он, переводя взгляд на Марион.

Девушка с такой радостью исследовала полки огромной библиотеки, что Дункан невольно улыбнулся.

– Что, если он вообще не приедет? – предположил он.

– Аргайл? – Марион оторвала взгляд от великолепной книги в тисненой обложке из телячьей кожи и с отделанным под мрамор обрезом. – Хм… Не думаю.

– Но мы ждем уже час, а его светлость все не торопятся!

– О Дункан, посмотри! Настоящее чудо! – Марион указала на изображение большого попугая с красным туловищем и синими крыльями. – «История животных» Конрада Геснера! Странно, раньше я этой книги здесь не видела. Наверное, герцог приобрел ее недавно.

– Нам уже давно пора возвращаться, – не собирался сдаваться Дункан.

Марион положила ценное издание на полку и серьезно посмотрела на него.

– Он придет, я в этом уверена. Он пригласил нас на личную встречу сюда, сегодня, и это значит…

Она вздохнула.

– Ладно, не стану спорить, он опаздывает. Но не забывай, что у него под началом целая армия…

– Вражеская армия, должен тебе напомнить…

Она нахмурилась.

– Пусть вражеская! Но если он сказал, что приедет, значит, приедет! И зачем портить себе кровь беспокойством?

Дункан поднял глаза к кессонному дубовому потолку, древесину для которого, несомненно, взяли из местных лесов. Всё в этой комнате напоминало о том, что они – в Аргайле, и это в буквальном смысле слова душило его. Герцог был самой влиятельной особой к северу от Ферт-оф-Форта, то есть во всем Хайленде. Но у каждого человека, каким бы могуществом он ни обладал, имелась своя ахиллесова пята.

Дункан обежал взглядом просторную библиотеку. Ее стены почти полностью были заставлены книгами, и тисненные золотом названия на корешках поблескивали в свете свечей. По периметру комнаты были расставлены кресла в стиле барокко, обтянутые темно-синей камчатной тканью. По центру возвышался импозантный письменный стол красного дерева с латунной фурнитурой в виде рыкающих львиных голов и обтянутой кожей столешницей, изрезанной пером и потемневшей от времени. На столе – мраморный бюст мужчины с гордым выражением лица и носом с горбинкой и карты, множество карт разных областей Шотландии и Хайленда.

Жалкие части стены, которые не были заставлены книжными полками, стыдливо прятались за иными предметами. Над очагом красовались два великолепных меча-клеймора длиной около двух метров каждый, скрещенных на обтянутом кожей и обитом гвоздями щите. В камине, на позолоченной подставке для дров в виде побегов крапивы, жарко горели поленья.

В углу комнаты стояла огромная clarsach[87] без струн. Дункану случалось с удовольствием слушать этот великолепный инструмент с голосом, похожим на голос сирены, – на нем иногда играли барды. Но только у них арфы были маленькие, переносные, а эта была выше его самого. Жаль, что она не поет… Или, может, герцогу Аргайлу больше нравятся клавесины, которые в чести у жителей южных областей?

На одной из стен, над декоративной полкой-консолью, красовалось несколько портретов представителей ветви Аргайлов могущественного клана Кэмпбеллов. Рядом – напольный глобус, заключенный в каркас из дерева и латуни. Дункан спросил себя: выбрал ли герцог для аудиенции эту комнату, желая произвести впечатление на своих гостей, или остальные комнаты замка так же перегружены мебелью и предметами роскоши? В сравнении с его собственным скромным домиком и бедностью горных кланов, жилище герцога Аргайла в Инверари любому сибариту показалось бы истинным раем.

Однако Дункан находил всю эту роскошь излишней. Он не испытывал в ней потребности. Главным богатством ему представлялась родная долина с ее изумрудно-аметистовыми холмами, изобилующими дичью, и сверкающими зеркалами озер, которые с давних времен облюбовали лебеди. Его богатство – это земля, на которой он родился, которая сделала его таким, каков он есть… Суровость, непокорность, порывистость – все эти черты, присущие горцам, были и в нем, но Дункан этим гордился. А теперь у него была еще и Марион…

Взгляд его остановился на странном предмете мебели в углу комнаты – массивном, деревянном, украшенном резьбой. Конструкция представляла собой четыре пюпитра в наклонном положении, расположенных крестообразно и свободно вращавшихся вокруг оси, и поддерживали ее две искусно оформленные вертикальные стойки длиной в полтора метра. На каждом пюпитре была установлена книга в богатом переплете с арабесками, ветвевидными орнаментами и гербами – тиснеными и рисованными.

Взгляд Дункана привлек фолиант в красном сафьяновом переплете, украшенном по краям и по центру узором из переплетенных золотых нитей, а по углам – виньетками. Он наклонился, чтобы прочесть название, выполненное на обложке тиснением непосредственно под изображением герба Аргайлов: «Anatomia Reformata».

Он взял книгу в руки, и та хрустнула, открываясь. Первая же иллюстрация, на которую упал взгляд, заставила Дункана поморщиться от отвращения. На ней было изображено человеческое тело с содранной и развернутой, словно саван, кожей. Голова несчастного свесилась набок, а на лице явственно запечатлелись последние муки. Руки и ноги его были прибиты гвоздями к деревянной раме.

– Неприятное зрелище, – шепнула Марион, заглядывая Дункану через плечо.

– Странная картинка для книги о строении человеческого тела… Что до меня, то я предпочитаю живые образчики…

Он подмигнул Марион и улыбнулся. Она легонько пнула его по ноге и наклонилась над книгой на самом нижнем пюпитре.

– Смотри-ка! Это Эразм форматом в двенадцатую долю листа! – воскликнула девушка, поворачивая пюпитр.

– Эразм?

– Дезидерий Эразм Роттердамский! Это гуманист шестнадцатого века, он боролся за свободу воли человека. Он насмехался над церковью и ратовал за согласие между католиками и протестантами. Вот только не помню, отлучили его от церкви или нет…

Дункан засмеялся.

– Я всегда думал, что Кэмпбеллы – рьяные протестанты-реформисты, а посмотрите-ка, какие книги они читают! Конечно, это обнадеживает, но я все равно сомневаюсь, что твои родичи готовы пересмотреть свои религиозные убеждения.