Ковчег-Питер - Вадим Шамшурин

хорошего, сильного человека. Ее улыбку можно было понять по-разному. Разные люди, разные мужчины по-разному ее понимали. Она улыбалась сердечно, догадливо, мечтательно. Мужчины замечали ее мечтательность. Пальчиков знал, что его жена совсем не мечтательна, что мечтательной она лишь мерещится, что ее мечтательность – от ее красоты, неторопливой походки, высокой шеи.

Пальчиков знал, что и жена обнимет его своей верностью. «Андрюша, – скажет она. – Ты не слабый, ты сильный. Странно, что они видят тебя слабым, что не видят сильным». Пальчиков думал, что у жены были глаза как глаза его собственной души.

Пальчикову нравилось, что его жена не умела кокетничать. Это ее неумение только раззадоривало мужчин.

Пальчиков вспомнил, что ревновал жену к своему прошлому начальнику. Тот однажды увидел Катю и, разговаривая с ней, стал неприятно прятать глаза и поднял их нетерпеливо только тогда, когда Катя повернулась к нему спиной. Этот пальчиковский начальник потом не смотрел и Пальчикову в глаза и старался давать ему указания через подчиненных.

Пальчиков тогда боялся, что его ревность со временем станет болезненной, гласной, банальной, дурацкой. Ему казалось странным, что некоторых людей он мог ревновать к жене, а других нет.

Ему казалось, что даже грубые мужики бывают деликатными. Вот Митрохин деликатен, и Брагинский деликатен. А, например, коллега Романов, вопреки своей робости, не деликатен.

Пальчиков не хотел ни тайной, ни открытой ненависти. Пальчиков думал, пусть они будут зубоскалами, аферистами, невеждами, коррупционерами, пусть они презирают его, пусть третируют его, но не мучают его Катю.

14. Дочка плачет

Когда Пальчиков звонил дочери, та разговаривала с ним сдержанно, как в прошлом, как маленькая, послушная, боязливая. Она видела, что отец не заслуживает дистанции, что он стал податливым, безрадостным, не приголубленным. Видела, но прежней робости преодолеть не могла. Отца она поняла, она понимала, что он хороший человек, хороший отец. Поэтому недоумения больше не было, а робость осталась.

Отец звонил раз в неделю – спросить, как они живут, как растет внук Сережка, передавал привет зятю Олегу. Лена думала, что отец звонил бы и чаще, если бы не стеснялся докучать, если бы знал, о чем говорить. Лене было бы лестно, если бы отец звонил каждый день. Но она не хотела испытывать неловкость, потому что тоже не знала, о чем говорить. Ей было приятно, что отец подобрал тактичный ритм для общения. Она думала, что отец теперь нуждался в благосклонности, в безобидной фамильярности родной души, взрослой дочери. Когда отец за что-нибудь благодарил, Лена отвечала, как школьница: «Пожалуйста». Она не могла еще сказать: «Ну что ты, папа! О чем разговор?!» Она надеялась, что отец понимает, что это «Пожалуйста» произносит не чужая вежливая девушка, а его конфузливая дочь, еще не заматеревшая, не лишенная скованности в речи.

Пальчиков сказал Лене, что вчера в метро поскользнулся и ногой угодил между дверями вагона и платформой. Когда выкарабкивался, поезд стоял, машинист видел, что пассажир пытается влезть в вагон на руках. Вагон был в начале состава, был бы ближе к хвосту, машинист не смог бы различить застрявшего человека, закрыл бы двери и тронулся вместе с зажатым бедолагой и размозжил бы его при въезде в тоннель. Так полушутливо сказал отец, и Лена воскликнула: «Как же так, папа?» Отец сказал: «Бывает. Хорошо, машинист ждал, а помочь – никто не помог».

Они попрощались, Лена положила трубку и заплакала. Она давно не плакала, но теперь ей казалось, что она будет плакать ежедневно. Будет плакать, когда маленький Сережка будет спать в своей кроватке, а муж будет на работе. Она боялась, что со временем начнет плакать громко и часто, что от этого шума привыкнет просыпаться ребенок и тоже плакать в ответ, что плачущей ее будет заставать муж Олег.

Происшествие с отцом невольно напомнило Лене то, что случилось на ее глазах в метро несколько лет назад – до рождения Сережки, до замужества, до окончания университета, до того, как отец стал таким жалким.

В метро оступилась девушка и упала между вагонами. Кажется, именно после этой трагедии пространство между вагонами стали заделывать, прикрывать. Та девушка вышла из прибывшего поезда, она была вся в черном, с черной сумкой, сначала она сделала несколько шагов к выходу с платформы, потом девушку качнуло, она отшатнулась к стоящему составу, прошла несколько сомнамбулических шагов вдоль него, у нее подкосились ноги, и девушка в черном мягко свалилась на рельсы между вагонами. Поезд стоял еще восемь секунд и поехал. Про эти восемь секунд трубил интернет на другой день. Писали о двух молоденьких пассажирках-подружках (их зафиксировала видеокамера), которые находились в тот момент рядом с девушкой в черном, но не отреагировали. Интернет осуждал: эти подружки видели весь путь девушки по платформе, видели, как она упала вниз, но не закричали, не стали махать руками, не привлекли внимание ни других пассажиров, ни работников метро, ни машиниста, не вцепились в двери, чтобы их придержать. Уже когда девушка была на рельсах, подружки три секунды стояли замертво, затем отпрянули от поезда, словно боялись, что и их затянет под него. Они отошли от поезда, вернулись, когда поезд тронулся, а когда поезд исчез совсем, одна из подружек подошла к краю платформы и вперила взгляд вниз. После этого подружки (без какой бы то ни было мученической жестикуляции) развернулись и покинули платформу. Официальные органы заявили, что виновата сама погибшая, что, возможно, это был суицид. Молоденьких пассажирок интернет клеймил как безнравственных дур. Говорили о бесчувственности, твердокожести, инфантилизме, любострастном цинизме современной молодежи. Следствие сообщало, что по закону странных подружек невозможно привлечь к ответственности, ибо самостоятельно они никак не могли помочь девушке в черном и лично не причинили ей вреда. Интернет клеймил: могли успеть спасти, но повели себя как идиотки.

Блогеры писали, что девушка в черном всегда была склонна жить безрадостно, что есть прослойка врожденных самоубийц, что девушка увлекалась эзотерикой, любила несчастную любовь, писала стихи на своей страничке в соцсети о любимом человеке, но все знали, что такого человека у нее нет.

В тот день дочь Пальчикова ехала в одном вагоне с девушкой в черном. На злополучной станции девушка в черном вышла, а Лена осталась в вагоне – ей нужно было выходить на следующей остановке. Девушка в черном всю дорогу прикрывала свое лицо длинными каштановыми прядями, сквозь которые сочилась дальновидная улыбка.

Лена не видела, как девушка в черном упала под вагон. Лена узнала об этом на следующий день из интернета. Лена стала думать, что не только поезд, но и она,