Наперекор судьбе - Пенни Винченци

В половине девятого ей все-таки пришлось съехать на обочину и остановиться на краю зеленой лужайки. Народу и здесь было предостаточно.

– Давай, Нони. Присядь за машиной, и тебя никто не увидит… Ну вот, умница. Лукас, а ты? Давай-ка я сменю тебе подгузник. А потом мы будем ужинать.

– Здесь или на травке?

– Нет, в машине.

– Но почему, мам? В машине жарко. На травке лучше.

Адель задумалась. К сожалению, Нони еще не объяснишь, что устраивать пикник, когда вокруг полно голодных, – это безрассудство. У них легко отнимут еду. Рядом бродили отчаявшиеся и, по-видимому, готовые на все люди. У многих на несколько человек была лишь банка консервированных бобов и бутылка минеральной воды.

– А погулять можно? Я устала в машине сидеть.

– Хорошо, мы погуляем. Только совсем чуть-чуть. Берите меня за руки.

Они шли медленно, примеряясь к неуверенным шажкам Лукаса. Почти с такой же скоростью ползли по дороге машины. Год назад женщина с двумя очаровательными малышами вызвала бы только улыбки и дружелюбные возгласы. Но не сейчас. Сейчас их встречала стена безразличия. Уставшие семьи отдыхали, а потом, тяжело поднимаясь, снова выходили на дорогу. Беда была общей, но она не сплачивала людей, не делала внимательнее к тем, кто рядом. Казалось, все забыли, что такое обыкновенная доброта и участливость. Впервые за все это время Адель поняла: помощи ей ждать не от кого.

– Дети, нам нельзя долго гулять. Идемте к машине.

Невзирая на тщательно запертые двери и закрытые окна, Адель опасалась надолго оставлять машину без присмотра.

– Не хочу в машину, – угрюмо заявила Нони.

Раньше Нони никогда ей не перечила.

– Нам надо ехать дальше, – строго глядя на дочь, сказала Адель.

– Зачем? Для чего? Куда мы едем? Когда папа приедет?

Адель вдруг поняла, что сама не знает ответов на эти вопросы. Она покинула Париж, поддавшись порыву. От отчаяния и унижения. Еще днем отъезд казался ей правильным решением. Сейчас, среди едва ползущих машин и уныло бредущих людей, не знавших, куда они направляются, она утратила чувство ориентации. Бордо вдруг сделался чем-то далеким и незнакомым, как луна. Адель сама была измотана. На нее волнами накатывалась головная боль. А вокруг – духота. И страх. Ее охватила паника. Нет, им никогда не добраться до Англии. Даже до Бордо. Это далеко, это ужасно, невообразимо далеко. Сотни миль. Только сумасшедшая могла отправиться в такой путь да еще взять с собой маленьких детей. Помощи ждать неоткуда. Ночью станет еще опаснее. Что она наделала?

Адель опустилась на траву, взяла Лукаса на руки. Нони вопросительно глядела на нее. И тогда Адель заплакала от собственного бессилия и беспомощности. Нони продолжала смотреть, явно испуганная материнскими слезами. Лукас, уловив ее состояние, тоже заревел.

Люди, сидевшие рядом, не выражали ни малейших признаков сочувствия, не пытались спросить, в чем дело. Они безразлично скользили по ней глазами, и от этого Адель плакала еще сильнее. Она чувствовала себя в полной изоляции, наедине с растущим страхом. Страх окутал ее и готовился поглотить. И тогда Нони с нежностью сказала ей:

– Мамочка, не плачь. Все будет хорошо.

Слова дочери успокоили Адель, и не потому, что она в них поверила, а потому, что Нони говорила это совершенно бескорыстно, желая ее поддержать. Адель вдруг поняла: чтобы прорваться через этот ад, нужно верить. И не просто верить. Знать. Других вариантов нет и быть не может. Она должна оправдать веру Нони в нее.

Адель встала, вынула платок, вытерла слезы.

– Конечно, дорогая. Все будет хорошо. Обязательно будет. Просто мама немного устала. Все будет хорошо. Мы приедем в город на берегу моря, а потом сядем на корабль и поплывем в Англию. Там тебе и Лукасу очень понравится. Я это обещаю.

– А папа туда тоже поедет?

– Я… Да, обязательно поедет. Закончит свою работу в Париже и поедет. А теперь идемте в машину. У нас есть маленькая плитка, и я сварю вам яйца. – Сейчас нужно было любым способом подбодрить детей. – Затем я вам почитаю книжку, которую подарила мадам Андре. А потом нам нужно будет проехать еще немного. Мы остановимся на ночь и будем спать.

– Где?

– Я думала, мы сумеем найти место для ночлега. Но вряд ли мы его найдем. Придется нам спать в машине.

– В машине! – обрадовалась Нони, и у нее засияли глаза. – Все вместе! Как здорово!

Утро, а она даже не знает, где они сейчас. На последнем указателе значилось, что до Шартра – 65 километров. Адель не представляла, далеко ли они успели отъехать от того места. Вместе с этой мыслью к ней вернулся ужас: как же еще долго им ехать. Адель была на пределе. Дважды она засыпала за рулем. Поняв, что так дальше нельзя, она съехала с дороги, прикрыла одеялами уже заснувших детей и легла сама.

Чувствовала она себя ужасно. У нее болело все тело, которое вдобавок еще и затекло. В пересохшем рту ощущался отвратительный кислый привкус. Сейчас Адель была готова заплатить любые деньги за чашку кофе. Надо было ехать по какой-нибудь проселочной дороге. Она и проехала бы больше, и, быть может, в придорожной деревне сумела бы купить чашу кофе. Или просто выпросить. Лукаса подмыла бы, хотя бы холодной водой. Иначе у него все заскорузнет.

Адель вытащила атлас и стала вглядываться в паутину дорог. Наверняка там должна отыскаться неприметная проселочная дорога…

Люк проснулся один в духоте тесной парижской квартиры. Один, если не считать тоски и злости. Он не знал, какое из этих чувств сильнее.

Поначалу им владела только злость. Злость и возмущение. Как Адель посмела решиться на такое? Бросить его, забрать его машину, его детей и уехать, даже не простившись. Он ведь видел, как она уезжала. Он был почти у самого дома, когда машина тронулась и покатила по улице, с коляской на крыше. Достаточно было увидеть эту коляску, чтобы понять намерения Адели. Он бросился следом и бежал до самого бульвара Сен-Жермен, выкрикивая ее имя и требуя остановиться. Его душили ярость и обида. Но «ситроен» набирал скорость, и дальнейшая погоня становилась бессмысленной. Он понял, что не сумеет догнать и остановить ее.

Люк бросился в полицию, назвал номер машины и стал подробно описывать, как выглядят Адель и дети. Полицейские лишь посмеялись над ним, даже не дослушав.

– Мсье, по окрестным дорогам движется более миллиона человек. Найти в такой толчее вашу жену и детей просто невозможно. И потом, у нас есть дела поважнее.

Люк медленно побрел домой. Мадам Андре куда-то запропастилась. Он устало поднялся в квартиру, открыл дверь и сразу же увидел на столе письмо. Оно было совсем коротким, но Люк перечитывал его снова и снова, начиная понимать и не желая верить написанному. Адель писала, что не просто так сорвалась с места и решила вернуться в Англию, взяв детей. На то имелась серьезная причина. Она узнала, что он вновь сблизился с Сюзетт, и потому считала невозможным оставаться с ним под одной крышей. В письме не было ни упреков, ни гневных слов. Оно было написано простыми, холодными фразами. Констатация фактов и не более того. От этого Люку стало еще хуже. Уж лучше бы она исхлестала его словами.

Мелькнула мысль: может, найти машину и поехать вдогонку? Но где, на какой дороге ее искать? По сообщениям, все дороги, ведущие на юг, были заполнены толпами беженцев. Он застрянет, едва выехав из Парижа. Какое там «догнать»! Но как Адель пронюхала про Сюзетт? Как? Люк вел себя очень осторожно. Никто не догадывался о его визитах к жене. Может, ей рассказала сама Сюзетт? Нет, такое просто невозможно. Люк не допускал и мысли, чтобы жена у него за спиной совершила столь отвратительное предательство… К злости на Адель все сильнее примешивался страх. Положение на дорогах было ужасающим. Рассказывали, что беженцы устраивали драки из-за бутылки молока и даже воды. Каково будет Адели ехать одной с двумя совсем маленькими детьми? С его детьми! Как она посмела подвергать их такому риску? Это было возмутительно. Возмутительно и ужасно. Когда они встретятся снова, он выскажет ей все. Он вдолбит в ее упрямую английскую голову, насколько чудовищным было ее своеволие… А ведь он может больше ее не увидеть. Никогда. От этой мысли Люк заплакал.

Он встал, сварил себе кофе и включил радио. Оттуда неслись призывы готовиться к осаде и уличным боям. Все это звучало пугающе.

Люк спустился за сигаретами, но ближайший табачный магазин был закрыт. И не только он, а множество других мелких магазинчиков. Но boulangerie [65] оказалась открытой и набитой до отказа. Люди говорили, кричали, спорили. Только слухи и никакой достоверной информации. Немцы якобы у ворот Парижа. Кто-то утверждал, что они уже вошли в город, грабя и насилуя. Кто-то запальчиво рассказывал о создании армии Сопротивления. Говорили о том, что де Голль по-прежнему остается в Министерстве обороны, а армия генерала Эринга удерживает город. Реального положения вещей не знал никто. Париж ждал, застывший в своем бессилии. Кое-где грабили магазины. Группы poilus, как называли ветеранов Первой мировой войны, захватили несколько отелей. В больницах требовали документы, удостоверяющие личность, без которых не принимали никого, даже женщин на сносях. Становилось все яснее, что городские власти не подготовились к вторжению немцев. У них не имелось никаких планов, а за громкими призывами скрывалось наплевательское отношение к своим гражданам.