Наперекор судьбе - Пенни Винченци

– Что ж, тогда отправлю ее туда. Я начинаю все больше волноваться за ее безопасность.

– Хорошо вас понимаю, Себастьян. Мы вот тоже волнуемся за Адель. Дозвониться в Париж практически невозможно. От нее никаких известий. Я только надеюсь и молюсь, что с ней все в порядке.

– Конечно, с ней все в порядке. Она везучая.

– Но ведь немцы почти у самых ворот Парижа.

– Да, Барти. Но с нею все будет в порядке. Близняшки необычайно живучие. Обе. Это у них от матери. Их хоть против гитлеровской армии посылай.

Адель резко проснулась. Ей в бок упиралось что-то острое: не то кинжал, не то нож. Она села, откинув подушечку, на которой спала, скрючившись на полу машины. Кто же сумел проникнуть внутрь? И как? Она ведь тщательно заперла двери, а в окнах оставила лишь крошечные щелочки, чтобы шел воздух. Конечно, это тоже было опасно. Адель боялась, что немцы или, вероятнее всего, менее удачливые, но более агрессивные французы попытаются открыть или сломать окно. Но с закрытыми окнами они бы задохнулись.

Но откуда меч?.. Через несколько мгновений Адель поняла всю нелепость своих страхов. Это был, слава богу, не меч, а ее тело, взбунтовавшееся против сна в скрюченной позе. Всего-навсего судороги. Они постепенно слабели, но она все равно чувствовала себя разбитой. Ее тошнило от духоты. И очень хотелось пить…

Адель повернулась, посмотрела на детей. Они по-прежнему спали. Даже не шевельнулись ни разу, но угомонились поздно, около полуночи. Сколько времени сейчас, она не знала. Должно быть, еще совсем рано. Только-только рассвело. Самое ужасное, она забыла завести свои часы, и те остановились. Это действительно ужасно – не знать, который час. Адель где-то слышала, что так пленным ломали волю: у них отбирали часы, и они теряли представление о времени. А когда находишься в камере без окон, время перестает делиться на день и ночь. Нужно как можно скорее узнать время и больше не забывать каждый вечер заводить часы. Вот когда она доберется домой…

Когда она доберется домой… Эту фразу Адель твердила себе постоянно. Не «если», а «когда». Жизнь со всей жестокой наглядностью уже показала ей разницу между этими понятиями.

Их путешествие началось на редкость удачно. Они с ветерком ехали по городским улицам, почти пустым и свободным. Адель решила выезжать из Парижа через Порте д’Итали, где городская магистраль переходила в автостраду, ведущую на юг. Несколько раз они проезжали мимо крупных железнодорожных станций, и Адели приходилось тормозить, объезжая толпы жаждущих прорваться на перрон. Сцены, разыгрывающиеся у нее на глазах, были ужасными и шокирующими. Адели вспомнились средневековые картины, изображавшие ад. Люди толкались, кричали друг на друга. Те, кого природа одарила высоким ростом, проталкивались сквозь толпу. Взрослые поднимали над собой детей. Дети плакали, а зачастую и пронзительно кричали, не желая расставаться с родителями. Пожилые люди напоминали рыб, выброшенных на берег. Какая-то старуха упала в обморок. Прямо на тротуаре лежал старик, умоляя вызвать врача, но люди шли мимо. Поездов не было. Или почти не было. Такой ужас Адель видела впервые, и это усилило ее собственный страх.

Ее дети как завороженные смотрели в окна машины. Людские страдания им были пока непонятны, но странное поведение взрослых очень удивляло. Особенно Нони.

– Этот человек плохой, – сказала Нони, указывая на крупного мужчину, который энергично работал локтями, проталкиваясь сквозь живой барьер. – Зачем он так делает? – спросила Нони, видя, как он бесцеремонно и довольно жестоко отпихнул двух старух.

– Он хочет сесть в поезд, – лаконично ответила Адель.

– Так надо встать в очередь. Глупый дядя. Хорошо, что мы едем на машине.

Вскоре Адель вспомнила слова гаражного механика. Теперь их машина еле ползла в веренице других машин, двигавшихся из Парижа на юг. Адель ехала на первой передаче. Скорость была настолько мала, что стрелка спидометра даже не вздрагивала. В окна машины светило жаркое вечернее солнце. Сначала Лукас, а потом и Нони начали капризничать и хныкать. Они жаловались на жару, просили пить и хотели вылезти наружу.

– Я сейчас не могу остановиться, – сказала Адель, стараясь говорить спокойным, уверенным тоном.

– Почему не можешь?

– Если мы остановимся, другие машины нас обгонят и…

– Ну и что? Они так медленно едут. Мы их потом догоним… Ой, смотри: старый дедушка везет тетю на тележке. Как маленькую. Куда они едут?

– Навестить друзей, – ответила Адель. – И мы тоже.

Зрелище беженцев было удручающим. Самые счастливые ехали на машинах. Другие довольствовались велосипедами, мотоциклами и телегами, запряженными лошадьми. Кто-то катил тачки, куда были сложены чемоданы или где сидели дети. Но очень и очень многие шли пешком. Женщины несли на руках малышей. Дети постарше шли сами, плача и требуя, чтобы их тоже взяли на руки. Мужчины несли чемоданы, куда в спешке сложили лишь самое необходимое и то, что никак не могли оставить. Вид у всех был испуганный или отрешенный. На лицах читалась безнадежность. Живая цепь человеческих страданий, растянувшаяся на многие километры.

Масштабы бегства из Парижа впечатляли и ужасали. Правильнее было назвать это исходом. Адель ожидала увидеть вереницу машин, автобусов, грузовиков, но не эту испуганную и отчаявшуюся вереницу пешеходов. Должно быть, на самом деле все было гораздо хуже и опаснее, чем она думала. Но тогда почему парижан изо дня в день кормили успокоительной ложью? Наверное, не всех. Что, если Люк знал и скрывал от нее? Нет, он тоже не знал. Все они оказались жертвами некоего заговора властей, жертвами глупого и трусливого обмана. Откуда было ей знать, что в эту минуту члены французского правительства тоже покидали Париж, усаживаясь в большие комфортабельные автомобили?..

– Надо помочь вон той старушке, – вдруг сказала Нони, указывая на старуху, сидящую прямо в придорожной канаве. Женщина плакала, обхватив голову руками. – Мама, а чего она плачет? Кто ее обидел?

Трагедия была вполне понятной. Муж старухи, не выдержав жары и напряжения, потерял сознание и теперь лежал рядом. Тут же валялись два обшарпанных чемодана. Возможно, это был не обморок, а сердечный приступ. Скорее всего, старик так и умрет на дороге. Но никто из проходивших и проезжающих не мог и не хотел ему помочь.

– Маленькая, нам нельзя останавливаться, – сказала дочери Адель.

Да, она не имеет права тратить силы на чужих. Ей нужно думать о себе и детях. Еще неизвестно, что их ждет впереди.

– Ты не волнуйся. Скоро к старушке приедут ее друзья. Они ей помогут.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила Нони.

– Знаю, потому что… я взрослая.

Лукас снова заплакал.

– Он хочет пить, – подсказала Нони.

– Пить будем потом. А сейчас возьми яблоко, которое нам дала мадам Андре. Откусывай маленькие кусочки и давай Лукасу. Совсем маленькие, иначе он подавится.

Яблоко малыш есть не пожелал и первый же кусочек со злостью швырнул на пол машины, продолжая реветь.

– Не плачь, – совсем по-матерински говорила ему Нони. Она взяла брата за руку и стала гладить. – Мы скоро приедем. Правда, мама?

– Конечно. Мы скоро приедем.

Наступали сумерки. За все это время Адели удалось проехать лишь несколько километров. С большого шоссе она свернула на дорогу поменьше. Здесь было несколько спокойнее. Интуиция подсказывала Адели, что главные дороги могут оказаться недоступными из-за передвижения армейских частей и правительственного транспорта. Вчера вечером, после того как Люк уснул, она провела не один час за автомобильным атласом, намечая маршрут.

Адель решила ехать через Шартр. Этот путь представлялся ей наиболее прямым. Она была не сильна в чтении карт, и это еще мягко сказано. Она плохо понимала направление дорог и не умела соотносить место, где находилась в данный момент, с извилистой линией на карте. Но острая необходимость все же заставила ее кое-что понять в этой паутине линий. Засыпала Адель, имея в голове четкий маршрут их путешествия. Шартр находился всего в 100 километрах от Парижа, Тур – в 240, или в 150 милях, что было ей более привычно. За сутки она всяко доберется до Тура. А потом – вниз по карте, в Бордо. Насчет второго отрезка пути она будет волноваться уже в Туре. Адель не догадывалась, что по тем же дорогам будут двигаться десятки машин и десятки тысяч людей…

Ехать по второстепенной дороге было легче. Адель даже переключилась на вторую скорость. Дети приутихли, но она знала, что это затишье перед бурей. Скоро начнутся новые капризы, хныканье и требования остановиться. И тогда ей действительно придется остановить машину. Дети хотели есть и пить. Лукасу требовалось сменить подгузник. Нони без конца твердила, что хочет faire pipi [64] . Эту фразу она всегда произносила только по-французски. Адель начинала жалеть, что не захватила горшок. С другой стороны, машина и так нагружена до предела. Сейчас лето. Можно облегчиться и в ближайших кустах.