Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

бензин раздает прямо у ДОРОГИ», – но я уже запрыгнула на водительское сиденье. Хорошо уехать куда-нибудь – в лагере атмосфера совсем мрачная, народ пытается уйти пешком, но людей останавливают солдаты добровольного резерва; уличные туалеты переполнены, и запах на жаре распространяется ужасно быстро, ну и дым, само собой, он чувствуется все сильнее и сильнее. «Кроме того, нам сообщили, что на пляже зафиксировано несколько случаев злоупотребления наркотиками, а также случаи сексуальной агрессии, – сказал один из руководителей, главный врач какой-то больницы («да, или доцент, можно ко мне и так обращаться») в отпуске, который все больше и больше перетягивает на себя роль лидера. Он был сильно обеспокоен. – Подобные события могут привести к обострению отношений между сборным пунктом и местными жителями».

Эмиль сегодня говорит гораздо меньше, чем вчера, похоже, устал, сидит, уставившись в окно. Провиант в лагере подходит к концу, желтые коробочки давно закончились, а завтрак сократился до одной засохшей булочки на взрослого. Здесь-то мне гораздо веселее, чем в кемпинге. Уехать оттуда хоть на несколько часов – это возможность ненадолго забыть обо всей этой дряни. О мамином бесконечном прокручивании сообщений в соцсетях, о вечно жалеющей себя коматознице, о взгляде Пумы, в котором одновременно читалось разочарование и сострадание. Обо всем. И о Таиланде. Мы бы жили там в домике с бассейном у моря, я бы каталась на тук-туке – ни разу раньше на нем не ездила, но Бьянка провела в Таиланде целую зиму, она объяснила мне, что это такой маленький мопед, который толкает перед собой тележку, он как такси, ты сидишь там и трясешься на узких ухабистых дорожках, проезжая мимо свалок, рынков и дорогих отелей, вдыхая непривычные запахи пищи, пальм, моря и грязи, Бьянка рассказывала, как они часто путешествовали целой компанией, ездили от одного пляжа или бассейна к другому, а веселый маленький таиландец возил их повсюду, куда бы они ни пожелали, причем почти даром.

Я опускаю стекло, чтобы почувствовать, как ветер развевает волосы, но дым сейчас почти невыносим, кажется, словно большая мерзкая ручища мажет мне волосы пеплом.

– Я больше не тяну, – глухо произносит Эмиль, как будто разговаривает сам с собой или думает вслух. – Это не мое. Я к такому не готовился.

Теперь я, видимо, должна сказать что-то хорошее о том, как он отлично справляется, он просто кремень, человек, которого все слушают, но он начал меня раздражать, так что мне влом утешать его.

– До тебя только сейчас дошло? – вместо этого спрашиваю я.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты всю жизнь проработал в школе, ты человек с образованием, ведь должен был понимать, что все придет к такой катастрофической развязке еще на твоем веку, как же ты мог не подготовиться к этому?

Он морщится, обхватив руку, и долго сморит в окно, так долго, что я решаю, что он уснул, а потом слышу его ворчание: «Я думал, кто-нибудь придет и все порешает. Кто-нибудь, кто проследит, чтобы был порядок, а не этот чертов бардак».

Мы едем долго, деревня называется Лима, она находится далеко, на самой границе с Норвегией, через это местечко протекает река, и закопченные вывески, те немногие, что уцелели на поврежденных пожаром зданиях, гордо рекламируют поездки на каноэ, бобровые сафари и приключения на лоне дикой природы; река, пожалуй, единственная причина, по которой у кого-то могло возникнуть желание жить здесь, и я думаю, как, наверное, тихо и мирно тут обычно, как умиротворяет созерцание струящейся на юг реки, льдов, которые сковывают ее, потом тают и вновь сковывают. А еще течение увлекает за собой венки, опавшие листья, погибших животных и мусор.

– Смотри, как низко вода, – мрачно произносит Эмиль и указывает на камни и гравий, проглядывающие по центру реки, вдоль берега открылась мерзкая глинистая изнанка, поверхность воды кажется маслянистой, в воздухе разливается странный запах. Самолеты сейчас набирают воду из всех водоемов подряд, их слышишь чаще, чем видишь, огромные канадские водяные бомбардировщики, способные за один присест забрать шесть тысяч литров, выливают воду на горящие леса, но берут наверняка из одного из местных горных озер, а, как и на всех остальных континентах, умирание ледников медленно приводит к понижению уровня воды, не в один момент, конечно, но низкий уровень воды бьет рекорды из года в год, он спадает понемножку, пока в какой-то день вся она не исчезнет, и люди, живущие здесь, видят, как черная мертвая жижа постепенно обращается в песок, потом они снимутся с места и уедут, и останутся одни развалины и помойка, и никто уже не вспомнит о жизни, которая когда-то была здесь.

«А сейчас ты думаешь как папа. Пессимизм, закат цивилизации, вот это вот все. Смотришь на мир его глазами».

И я пытаюсь посмотреть своими. Представить, как нам удастся найти какой-то способ победить засуху. Как мы спасем льды от таяния. Потушим пожары, высосем дым и спрячем его внутри какой-нибудь горы. Должно же получиться. Не может все так кончиться, чтобы мы еще два-три поколения подряд тащились через этот кошмар как накачанные наркотой дети-солдаты, а потом и вовсе сгинули. Мы способны изобрести всякие штуки. Сотрудничать. Выживать. Будет плохо и тяжело, но нам все же не конец.

Мы проезжаем футбольное поле, окруженное рекламными щитами пиццерий и ремонта сантехники, а потом Эмиль указывает на что-то и говорит: «Вон». Мы выходим, перед нами хорошенький детский сад с большим участком, он находится прямо над рекой, садик, разумеется, огорожен добротным высоким забором, но вид на реку у детей все равно отличный, а забор к тому же очень нарядный: рейки выкрашены в красный, синий, желтый и розовый цвета. В Стокгольме пришлось бы несколько лет стоять в очереди, чтобы записать детей в садик, расположенный в таком красивом месте; помню, как мама с папой вздыхали, когда колесили по нашему коттеджному району в поисках, куда бы пристроить Бекку.

Эмиль обрушивает на дверь удары топора, а потом мы вскрываем ее при помощи лома и заходим внутрь, крыша немного горела, как и один из залов побольше, но с кухней и туалетами все в порядке. Находок оказывается не так много, только подгузники и несколько банок консервов, их мы и берем, убеждая себя, что это и есть наш долг, мы словно оба понимаем, что эти уговоры нужны только нам самим. А потом стоим с икеевскими мешками перед садиком и обозреваем сверху деревушку.

– Так… – задумчиво произносит Эмиль, – может, пойдем осмотримся немного?

Мы оставляем машину на месте и медленно бредем в деревеньку, перешагивая через лежащие на дороге обломки и металлолом, ржавый