Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

снимает гитару со стены, вертит эти винтики, которые на ней сверху, что-то тихо напевает, еще немного подкручивает, одновременно неловко перебирая струны перевязанной правой рукой.

– Ею точно не пользовались уже много лет, смотри, – говорит он и проводит указательным пальцем по толстому слою пыли с внешней стороны. – Такие хорошие гитары портятся, если на них не играть регулярно.

Он закидывает кожаный ремень себе за голову и вешает гитару на шею, потом берет аккорд и начинает напевать что-то печальное американское про машины и женщин, которых называют baby[141], похоже на музыку в папином духе, но мне нравится, как его голос вроде чуть смягчается и делается нежнее, когда он поет, это как смотреть на чью-нибудь миленькую фоточку – видишь, каким человек был, пока не стал старым и уродливым. Чуть посмеиваясь, он снимает ремень с шеи, а потом стоит несколько секунд, держа гитару в руках, бормочет что-то типа «на ней все равно никогда никто не играет» и косится на меня, как будто разрешения просит, не понимаю только зачем; я выхожу на улицу, у нашей машины на солнцепеке стоит дядька в зеленом и гладит Аякса.

– Хорошая собачка.

– Это сенбернар, – отвечаю я.

Он улыбается мне:

– Сама не знаешь, что у тебя за собака?

Я пожимаю плечами:

– Я его нашла.

– Ее.

– Что?

Резервист качает головой и указывает в сторону продуктового магазина:

– Окно там разбито.

Эмиль смотрит вопросительно и быстренько закидывает красную гитару в багажник к остальным вещам.

– Окно?

Дядька вздыхает:

– Мы сегодня вечером снимаемся. Потом тут никакой охраны не останется. Растащат небось все за неделю. Вы же из Реттвика?

Я недолго размышляю. Аякс тяжело сопит на жаре, длинный розовый язык свешивается едва ли не до земли.

– Хлеб, – наконец говорю я. – Сахар, мука, хлопья. Консервы.

Резервист смотрит на наши икеевские пакеты:

– Таких полных четыре. Никаких наличных. Никаких сигарет. – Глаза над маской улыбаются: – А это сука. Бернский зенненхунд. Стоит кругленькую сумму. Всегда о такой мечтал.

Я чуть колеблюсь, но потом вспоминаю про Зака и киваю, наклоняюсь к Аяксу и легонько целую теплую шерсть на лбу, прежде чем разрешаю дядьке взять собаку за ошейник. Сердце щемит, немного похоже на то, как было, когда Мартин умер, но все-таки чуть иначе.

– Ну на хрен, – бормочет Эмиль и тащится к магазину. – Привыкайте, вашу мать.

* * *

По вечерам мы собираемся на пляже. Компания пацанов из Стокгольма, они были в лагере для маунтинбайкеров где-то в лесу и слишком долго ждали, вместо того чтобы уехать домой; я немного знаю одного по школе, вместе с ними тусуется парочка забавных парней постарше, любителей походов, они очень симпатичные и говорят на английском с милым акцентом, оба то ли из Голландии, то ли из Бельгии и смахивают на геев, круто было бы, если и правда так, прикольно же, когда у тебя есть приятели-геи. Есть несколько ребят помладше, с которыми никто толком не знаком и которые притворяются, будто они сами по себе, хотя все понимают, что они тут с родителями. Девчонок меньше, предки, похоже, неохотно отпускают их гулять по вечерам, здесь только две дурынды, которые всю дорогу сидят отдельно и дуются в карты, а еще хохочут над всем, что бы ни сказали голландобельгийцы, девчонка-коматозница, которая сильно красится и жалуется, что у нее в палатке воняет, как будто кто-то напердел, две сестры из Уппсалы, старшая все время старается спровадить младшую домой, а младшая вечно требует, чтобы они шли домой вместе, поскольку не хочет идти одна в темноте, так что они остаются и продолжают переругиваться, ну и я. Тут оборудованное место для купания с мостками, маленьким пляжиком и местом для костра – три бревна вокруг решетки, установленной на нескольких камнях; разводить костры, конечно, нельзя, но у велосипедистов всегда при себе несколько досок и зажигалка, голландобельгийцы ныкают что-то, остальные шепчутся между собой, что это травка, а коматозница обхаживает их, чтобы дали немного дунуть; домашние мальчишки притащили несколько упаковок чипсов и сырных палочек, они передают их по кругу, костер потрескивает, а младшая сестренка просится домой, и так проходит несколько часов.

В домике мама сидит целыми днями в обнимку с телефоном, она подписалась на несколько пабликов в «Фейсбуке», их участники сердятся на власти и считают, что «средства информации что-то темнят», они хотят устроить народный суд, чтобы наказать всех, кто повинен в пожарах, обвинив их в «преступлении против человечества». Иногда в какой-нибудь ветке комментов попадается что-то про папу, тогда она прокручивает дальше или откладывает телефон в сторону и выходит из домика узнать, не может ли она чем-то помочь, но через пять минут возвращается обратно и снова садится с телефоном, а когда ей приходится диктовать по буквам имя Закариас фон дер Эш в четвертый или сорок четвертый раз, разражается слезами.

Потому что его нигде нет. Та история про шахту оказалась ошибкой или недопониманием, мама несколько дней подряд сидела и звонила по тому номеру, но так и не дозвонилась, этот Клас Каль перезвонил снова и сказал, будто ему подтвердили, что мальчик там и надо поторапливаться, тогда мама выплакала транспорт до Восточного Сильвберга, один лесопромышленник из Хедемуры поехал туда сегодня утром на своем внедорожнике и забрал всех стариков, но Зака там не оказалось, да и не было никогда, а когда мама снова позвонила Класу Калю, он, понятное дело, не ответил, она написала в паблик сообщение о том, какой он злобный чертов психопат, но администраторы группы отреагировали на ее новость, пригрозив заблокировать, если она не прекратит, тогда мама снова позвонила папе, однако телефон у него был выключен.

Она обзвонила все органы власти в Швеции, звонила в полицейские отделения, руководителям спасательных групп, в больницы и волонтерские организации. Связалась с послом Швеции в Норвегии. Благодаря буквам, которые я запомнила, мы выяснили, что это арендованный автомобиль, белая «Тойота», регистрационный номер LDR384, но найти хоть кого-то из офиса аренды, способного сказать, кто взял у них машину, невозможно, вероятно, ее угнали, сейчас столько людей числятся пропавшими, столько народу блуждает где-то в горах и природных парках, которые все еще в огне, а мой младший братик – всего лишь еще один потерявшийся ребенок из многих, к тому же он «предположительно покинул зону стихийного бедствия», а значит, его поиски неприоритетны.

Мама знает о моей помощи в присмотре за малышами, и сегодня утром, еще до всего этого с Заком, она меня обняла и сказала, что гордится мной, ведь я поняла, как важно, что «мы все стараемся внести свой