Тирант Белый - Жуанот Мартурель

После того как постановление было зачитано, обе стороны его похвалили, а прочие слушатели воздали хвалы Императору за то, что столь верно он рассудил. Вспомнили тут и поговорку, что в ходу у простонародья, в которой говорится: «Крестьянин от хорошего урожая богатеет, а добрый рыцарь о справедливости радеет».

А в то время, как читали еще решение совета, находились в зале послы султана, Великий Карамань и верховный владыка Индии. Император спросил совета у своего Маршала и других рыцарей, и было решено устроить большое празднество, прежде чем дать послам ответ, за которым они приехали. Император поручил Тиранту устроить все на этом празднике — турниры, танцы и прочее, что необходимо. Тирант согласился, ибо иначе и не мог поступить. Праздник был назначен через две недели.

Эстефания же, увидев, что, ввиду перемирия, все бароны вернулись, а главного коннетабля среди них не было, написала ему письмо, в котором говорилось следующее.

Глава 187

«Нарушение клятвы не приносит пользы рыцарям, ибо коварству не избежать наказания, особливо когда оскорблена бывает любовь. Ты же нанес оскорбление мне, потому что давно пообещал вернуться как можно скорее и до сих пор этого не сделал. Но достаточно извинить коварного клятвоотступника за один проступок, и единожды простивший может приготовиться прощать многократно. И не побоюсь я сказать, что ты легковеснее, чем шелуха от зерна. Уж не опасаешься ли ты, что я не достойна принадлежать тебе и выйти за тебя замуж? Не знаю, по какой причине ты не едешь ко мне! А ежели вдруг ты охвачен новой любовью, пусть я первая положу конец любви нашей. О Всевышний! Дай мне умереть прежде, чем столь преступно оскорбит меня мой супруг, нарушив верность! Пусть же умру я первой, чтобы почувствовал ты, Диафеб, свою вину! Не для того говорю я все это, чтобы услышать от тебя слова о грядущей беде и узнать об ужасной новости - я, напротив, страшусь их. Ведь кто может быть уверен в любви? Каждый твой проступок лишает меня сна. Так поступай же таким образом, чтобы смерть настигала твоих врагов, а не твою супругу. Моя любовь превращается то в радость, то в горе, однако ты, уронив свою честь, нанесешь сам себе непоправимый урон. Объясни же мне без обмана, зачем гневишь ты милостивую ко мне фортуну. Надежда на лучшее и страх перед худшим заставляют меня думать то так, то иначе, а рука моя, уставшая писать, без сил падает мне на колени».

Глава 188

«О, если бы я мог теперь умереть! Блестящая слава моя жила бы в веках, не опороченная хулой, которая скорее напрасна, чем заслуженна, ибо это ты вотще навлекаешь ее на меня. И при этом ты просишь, чтобы я вознаградил тебя за страдания, которых ожидаешь от будущих бед! Но ты требуешь от меня слишком многого. Ведь твоя красота поразит и того, кто не любит тебя, и потому ты заслуживаешь не только любви, но и поклонения, словно святая. Лишь эта мысль и заставляет меня ответить на твое письмо. Ты полагаешь, что моя рука никогда не дрогнет в бою, я же, сочиняя письмо, полагал, что радость, которую ты почувствуешь, получив мое послание, поможет тебе догадаться о том, что я из-за любви прежде скрывал от тебя. Горькой жизни моей, без сомнения, наступил бы конец, если бы любовь не заступилась за меня. Но она доказала мне со всей ясностью, как нуждаешься ты в скорейшем ответе на письмо, дабы мог я, воскресив к жизни тебя, уйти из жизни. Знай же, что душа моя исполнена постоянства. Так что не думай, будто я могу любить кого-нибудь, кроме тебя. Помнишь, как в последнюю ночь мы с тобой лежали в постели и лунный свет заглядывал в окно. Ты же, спутав ночь с днем, жалобно сказала: “О дневное светило! Смилостивься над несчастной Эстефанией, внемли ее тяжким стонам и глубоким вздохам! Не гневись и умерь свое могущество! Дай Эстефании немного отдохнуть подле своего Диафеба!’’ И еще ты говорила так: “О, какой бы я была счастливой, если бы владела искусством волшебства, высшей наукой кудесников, которые умеют превращать день в ночь!” Однако я доволен и той блаженной наградой, которую дает нам добродетель, а также - тем, о чем просишь ты меня в твоем письме. За сим кончаю, боясь, как бы, задержавшись с ответом, не подверг я опасности твою жизнь».

Глава 189[501]

Закончив письмо, коннетабль отдал его оруженосцу, который привез ему послание от Эстефании, сказав при этом:

Друг мой, передай своей госпоже, что нынче у меня здесь множество дел и забот и не в моей воле оставить их без высочайшего на то приказа. Однако когда закончится празднество, которое устраивает сеньор Император, то я сделаю все возможное, чтобы приехать. Поцелуй от моего имени ту, что преисполнена всех достоинств на земле, а затем и мою госпожу.

Оруженосец распрощался с коннетаблем и направился прямо в Константинополь. Прибыв во дворец, он застал Эстефанию за беседой с Принцессой. Когда они заметили оруженосца, то та, которой не терпелось получить ответ, немедленно поднялась с места и с улыбкой молвила ему:

Есть ли что-нибудь от рыцаря, чьим желаниям подчиняются все мои помыслы?

Оруженосец, не говоря ни слова, направился к Принцессе и поцеловал ей руку, а

затем повернулся к Эстефании, поцеловал руку и ей и вручил привезенное послание. Едва письмо оказалось в руках Эстефании, как она воздела его к небесам в знак благодарности за сей дар. Когда письмо было прочитано, Эстефания с Принцессой еще долго разговаривали, и Эстефания сокрушалась, что коннетабля не окажется в городе во время празднества — ведь оруженосец не раскрыл тайны и не сказал, что тот намеревается тайком и не без риска для себя приехать в Константинополь.

Когда подошел день празднества, коннетабль тайно ото всех подъехал в одно место в миле от города и остановился там до следующего утра. Эстефания же ни за что на свете не желала пойти на празднество, ибо на нем не хватало ее возлюбленного. А Принцесса очень просила ее туда отправиться, говоря, что иначе и сама она не пойдет, и весь праздник будет испорчен. Так что в конце концов Эстефания вынуждена была ей уступить.

После того как весьма торжественно отслужили мессу, все проследовали на рыночную площадь. Крыша рынка и его стены были затянуты шерстяной тканью — белой, зеленой и темно-фиолетовой, а по стенам — атласом с вытканным по нему французским узором[502]. Вокруг всего рынка стояли накрытые столы. Император был облачен в очень богатый и очень тяжелый паллий[503], отороченный по краям парчой. Он уселся в середине стола, а послы по бокам от него. Во главе села Императрица с дочерью. А Великий Карамань и верховный владыка Индии ели, сидя прямо на земле, как то и положено пленникам. Придворные дамы и остальные знатные госпожи сидели справа. И все женщины города, которые только хотели есть, могли это сделать. Эстефания занимала место во главе стола, прочие располагались за ней по порядку. Герцоги же и знатные сеньоры находились за столом слева. Было выставлено также двадцать четыре поставца[504], полных серебра и золота. В первом поставце были собраны все городские реликвии. Во втором — все церковное золото. Затем стояли десять поставцов с чашами и корзинами, из сокровищ Императора, наполненными золотыми монетами. После них — поставцы с золотыми кубками, поставцы с блюдами и солонками, поставцы с драгоценностями, наконец — поставцы с вазами и солонками из золоченого серебра. Вся серебряная посуда подана была на стол. И подобными вещами были заполнены двадцать четыре поставца. Каждый из них охранялся тремя рыцарями, одетыми в длинные, до полу, парчовые туники и державшими в руках серебряные трости. В тот день Император выставил на обозрение огромные богатства. Столы же, за которыми совершали трапезу, окружали ристалище.

В первый день празднества ристалище защищали Маршал, герцог де Пера и герцог Синопольский. И покуда Император обедал, они состязались. Первым выехал герцог де Пера. Наряд его был из золотой парчи на голубом фоне. Убор герцога Синопольского был наполовину из парчи на зеленом фоне, наполовину — на темносером. Тирант оделся в зеленый бархат, и весь костюм его был изукрашен дукатами, такими большими, что каждый из них стоил тридцать обычных. Убранство Тиранта было необычайно дорогим.

А надо сказать, что как-то раз Тирант, подойдя к двери спальни Принцессы, столкнулся с Усладой-Моей-Жизни и спросил ее, чем занимается Принцесса. Придворная дама ему ответила:

Эх, простофиля! Что же теперь спрашивать, чем занимается моя госпожа? Вот если бы пришли вы пораньше, то застали бы ее еще в постели. А коли увидели бы ее так, как я, то душа ваша обрела бы высшее блаженство. Ведь то, что любишь, тем больше радует, чем больше его созерцаешь. А посему я полагаю, что гораздо приятнее нам что-либо видеть, чем об этом думать. Но коли желаете, заходите и найдете Принцессу уже облаченной в блио[505]. Чувствует она зуд в руках и жжение в пятках, ибо наступают дни веселья и желания наши, видимо, сбудутся к нашей радости. Вот отчего все мы и веселимся. И потому хочу я высказать вам, чего бы я желала. Зачем нет с вами моего Ипполита? Часто я вижу его в своих печальных мечтах. Горько и больно мне думать, что он не здесь, ибо ни одно доброе дело нельзя ни откладывать, ни упускать ради некоего грядущего блага.