Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

«Старуха Гаррис», как, согласно нашим возрастным критериями, мы с приятелями её называли, приехала в то время, когда я уже мог ей рассказать о муках отца в борьбе с тяжелым драйзеровским языком. Но необходимость отлучаться для деловых разговоров со «Старухой» мешала нашему отдыху. Поэтому я попросил брата Сашку позвонить «старухе» и сообщить, что я задерживаюсь. Сашка неуверенно владел английским, и я для него написал их вероятный диалог:

«Митя не может к вам прийти».

«Почему?»

«Он неважно себя чувствует».

«Что с ним?»

«Заболел».

А «Старуха» возьми и задай непредусмотренный вопрос, чем же Митя болен? Брат не знал, как по-английски «мигрень», однако нашелся: “Somethig is wrong with his head” – «У него плохо с головой».

Иногда я находил время со «Старухой» побеседовать. Убили Кеннеди, и она поразила меня своей холодностью, когда у нас плакали мужчины, а поэты писали прочувствованные стихи с подтекстом, не антиамериканским – антисоветским, намекая, что мы и убили, откуда могли возникнуть такие слухи, я случайно узнал в дальнейшем, но что сказали бы те мужчины и поэты, если бы узнали, что говорила «Старуха»! Она же сказала спокойно, зная, о чем говорит: «Кроме подводных лодок, больше не интересовался ничем». Словно, туда ему и дорога. В дальнейшем я слышал от американцев, что при жизни Кеннеди его политика не находила поддержки и стала осуществляться, освященная его гибелью. Универсально! В современном мире разве что мученичеством удается добиться реализации своих планов, политик, не готовый жертвовать жизнью, подписывает себе смертный приговор в истории[188].

Основным предметом наших разговоров со «Старухой» был всё-таки Драйзер. «Старуха» мне разъяснила относительно его «плохописи»: Драйзер – прежде всего яркая личность, где личность проявлялась, там она, заставляя забыть об аляповатости слога, «прорывала бумагу» (слова Бодлера о Бальзаке). В мемуарах «Старухи» было выразительно описано, как Драйзер выглядел. «Будто болид, сверкнувший в небесном пространстве», такое впечатление, по её словам, производил взгляд Драйзера с высоты его значительного роста.

Писатель, каким она его поистине близко знала, не совсем нас устраивал. «Помню, – вспоминала «Старуха», – как он впервые взял меня за колено». Э, госпожа Гаррис, нельзя ли ещё чего-нибудь вспомнить? Но в главе мемуаров, где «Старуха» рассказывала о работе вместе с Драйзером над романом «Оплот», перемен не требовалось. Главу я перевел, и она была напечатана[189]. Легкий конфликт возник лишь из-за авторского двойного имени. «Старуха» настаивала, чтобы в печать пошло под её девичьей фамилией Чедер. Сразу бы сказала, почему! «Похоже на Чехов», – объяснила «Старуха», чуть зардевшись. До меня дошла – физически – магия чеховского имени на Западе. По сравнению с Чеховым его подражатели, как определил Хемингуэй, напоминают «разбавленное пиво».

«Оплот» – попытка примирения грехов молодости с мудростью старости в духе престарелого диккенсовского Домби. Драйзер писал роман долго. Центральное лицо романа Солон Барнс, разбогатевший правдами и неправдами воротила, пришло ему время Бога молить, а совесть никак не успокаивается. Солон Барнс, как и главный драйзеровский магнат Каупервуд, лелеял американскую мечту добиться успеха, но даже те из них, кто добиваются своего, терпят крах: американская трагедия! В отличие от нашей трагедии неделания, у американцев – тщета усилий и пустота успеха.

Одновременно, в один и тот же год, вышли «Американская трагедия» Драйзера и «Великий Гэтсби» Скотта Фитцджеральда. Клайд Гриффитс – преступник пойманный и преданный суду, Джей Гэтсби – преступник, которому удалось ускользнуть от закона, однако от возмездия он не ушел. Обычная литературная ситуация: назревает проблема, появляется «полно Гамлетов» или Гриффитсов, а в классике остается одно-два имени. Иллюзорность предпринимательского величия – тему завершил «Гражданин Кейн», итоги подвело кино, главное из искусств современности, особенно в Америке. Есть в знаменитом фильме кадр, символически изображающий множественность амбициозно «великих» людей, живущих кажимостью своей исключительности. Кадр, как многое в литературе ХХ века, подсказан Джозефом Конрадом, и у создателя фильма Джозеф Конрад был на уме. Хотел Орсон Уэллс снять картину на основе конрадианской повести «Сердце тьмы», но для этого у него не нашлось средств. Стал снимать фильм подешевле, получивший название «Гражданин Кейн». На экране оказалось воспроизведено описанное Конрадом в рассказе «Возвращение»: отражаясь в зеркалах, шагает шеренга «великих», один копия другого. Чарльз Фостер Кейн, воплощенный Орсоном Уэллсом, богат безгранично, однако состоит его преуспеяние из непрерывных подмен: счастья – успехом, успеха – деньгами, и в результате – черный дым, всё вылетает в трубу. Тогда же и Хемингуэй писал: «Победитель не получает ничего». У Драйзера Каупервуд, подобно Кейну, может купить всё, кроме смысла существования, пытается восполнить благотворительностью, но щедрому жертвователю плохо удается убедить себя в том, будто он откупился. Солон Барнс успокоения не находит, имея всё и – ничего.

Наш партнер по Двусторонней Комиссии, профессор из Университета Ратгерса, написал к «Титану» и «Финансисту» предисловия, доказывая, что у Драйзера дело делом, а мораль моралью. Это – так, имея в виду мораль христианскую в том варианте, какой практикуется на Западе: совмещение Царства не от мира сего с царством земным. Нечто вроде нашего социализма, построенного вроде бы по марксистскому рецепту, а на самом деле с нарушением каждого из пунктов доктринального предписания: вместо мировой революции на основе высокоразвитого капитализма в передовых странах, будто бы социалистической становится, на основе недоразвитого капитализма, полуфеодальная страна в капиталистическом окружении. А Запад пытается примирить то, чего не примирял Спаситель. Если «между марксизмом и ленинизмом огромная разница, даже пропасть»[190], то «Евангелие является открытой антитезой многих ветхозаветных принципов»[191]. Христос учил: деньгами заплатите, что положено платить земным властям, пожертвуйте неимущим свои сбережения и – за Мной, в Царство Божие. Всякая попытка примирения земного с небесным неизбежно кончается ханжеством.

От «Старухи» я услышал о новых гуманистах, о которых раньше никогда не слышал, между тем Драйзер был объектом их критики. Обозначение «новые», как водится, означает переиначенный смысл исходного понятия, в данном случае – гуманисты и гуманизм, о чем «Старуха» меня предупредила в первую очередь. Слово, какое сразу попалось мне в американских источниках, объяснявших Новый гуманизм как направление, это – антидемократизм. Откуда же взяться противникам демократии в демократической стране, созданной и населенной простыми людьми? Всё то же ханжество плюс снобизм, зазнайство выскочек, пытающихся захлопнуть за собой дверь, в которую они успели проскочить на пути к успеху. Новые гуманисты – благоустроенная университетская профессура, свысока смотревшая на карабкавшихся вверх – вроде персонажей Драйзера.

Разговоры со «Старухой» заставили меня перечитать роман Драйзера «Гений». «Теневой склон творческого