Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проблема, как все непридуманные проблемы, нелегкая: в шекспировском «Глобусе» по меньшей мере половина зрителей не понимала мудреных выражений, но по-своему всё прекрасно понимала, пораженная пышностью слов. Есть предание: на спектаклях видели одного и того же моряка, и когда его спросили, чего он ходит, последовал ответ: «Какие слова!». Понимал ли он эти слова, у него не спрашивали.
Призывы упростить и сделать понятным шекспировский язык объясняются, по-моему, тем, что Шекспир (как у французов – Мольер) прозаизирован театром, играют без данных, безголосые, лишенные внешности актеры. Шекспира (или Мольера) нужно слушать, как слушают оперы Верди, не понимая и не нуждаясь в понимании слов, если поют выдающиеся певцы, выражая чудом голоса содержание музыки, полной мелодий. С меня этого достаточно, за либретто браться опасаюсь, боюсь, слова разрушат завораживающее впечатление. Библиотекарь из Йоркшира мне сказал: «Мы ходим на Шекспира ради музыки языка». Послушайте сохранившуюся звукозапись Сотерна, читающего монолог Шейлока, и вам, думаю, ни перевода, ни пояснений не потребуется. Противники упрощения и отвечают: «Упростить можно – поэзия пропадет». В том же заключалось основное возражение Бернарда Шоу – Толстому, когда русский писатель подверг критике искусственность шекспировского языка. С антишекспиризмом Толстого Шоу соглашался в принципе, он сам критиковал Шекспира за отсутствие философии, но встал на защиту слога и стиха, всей силы которого русский читатель, видимо, не чувствовал, ведь и Пушкина иностранцам не объяснишь, хотя с пушкинских времен иностранцы, зная, что у нас есть «второй Байрон», просили объяснить, зачем же повторение? С тех пор Пушкина объяснила загранице не пушкинская поэзия, а музыка на слова Пушкина.
И вот на Конференции 1961 года в Стрэтфорде-на-Эвоне пришли с нами поговорить прояснители шекспировских слов. Мы с Романом помещались в сердце Стрэтфорда, против так называемого «Нового Дома». Новый – по сравнению с домом старым, на другой улице, где Шекспир родился, а разбогатевший Шекспир приобрел в родном городе «второй по размеру дом». Этот дом переходил из рук в руки, со временем обветшавшее строение было продано на слом, остались куски фундамента, их не тронули, дом как музей восстановили рядом, на том же участке. Через улицу, прямо напротив, окно в окно, старинная гостиница «Сокол», где нас и поселили. Гостиницу тоже перестраивали, однако без больших перемен. Мне досталась обновленная удобная комната, а Романа запихнули в каморку с низким потолком – не разогнешься. Ему, вероятно, зная о его приверженности историзму, предоставили условия шекспировских времен.
Англичане, когда мы приехали, насторожились: что за профессор «с прицепом»? На другой же день шекспироведы распознали в Самарине своего. Во время заседания, на глазах у всей ученой публики, Роман в клочки разорвал посмевшего сказать, будто Вольтер только тем и занимался, что, рассуждая о Шекспире, его поносил. Демонстрируя запасы эрудиции, Роман разил противника: жалко было на несчастного смотреть, но все увидели зверя матерого, знатока. Не знали англичане истинной причины яростной атаки. Нечаянно я Романа и натравил, ему на ухо сказал, что участник конференции похож на… и назвал фамилию его личного врага. Роман, не пресекая на этот раз моего мнения, сверкнул взором: «Вы правы!». И приказал: «Переводите». Полетели клочки по закоулочкам, а я лишний раз почувствовал, что значит ученость, которую и Ренэ Уэллек будет иметь в виду, составляя свою научную автобиографию в качестве ответа на вопрос, что он думает о нынешних литературных теоретиках.
«О России я знаю больше Самарина», – шутил Довер Уилсон, председательствуя на конференции в тот день, когда был поставлен самаринский доклад. Роман произнес несколько вступительных фраз, а я зачитывал текст, заранее переведенный доцентом, составительницей трехтомного словаря, Эсфирью Максимовной Медниковой, перевод участники конференции оценили аплодисментами.
Довер Уилсон действительно, в некотором смысле, знал о нашей стране больше Романа, потому что после окончания Кембриджского Университета, с началом нашей революции 905 года, оказался в границах Российской Империи, в Университете Гельсингфорса преподавал английский язык. Там же подвизался Освальд Райнер, согласно новейшим сведениям в упор расстрелявший Распутина. А что Райнер преподавал? Агент британской секретной службы владел не только английским.
Уже после нашей встречи с Уилсоном появилась его автобиография, из которой следует: собственно в России он не бывал, не ездил даже в Петербург, хотя сам же признает, что всё находилось «под боком». То были времена расцвета нашей филологии, подъем русской компаративистики и русского шекспироведения. Николай Стороженко, стажируясь в Англии, изучил и написал биографии предшественников Шекспира, и, к чести англичан, они поместили труды русского шекспироведа в своих изданиях Грина и Лоджа. Под редакцией С. А. Венгерова вышли роскошные, богато иллюстрированные пять томов Шекспира в «Библиотеке великих писателей». Глава компаративистики Веселовский уже ушел из жизни, ушел и Стороженко, но работали ученые той же школы. Однако для Уилсона их не существовало, академических связей он не установил, зато погрузился в политическую борьбу, не участвуя, но… ин-те-ре-су-ясь. Узнай я о закулисной деятельности шекспироведа, имя которого было овеяно ореолом наивысшей авторитетности и непредвзятости, что стал бы я думать?
Испытал бы удар по моим представлениям о чистой науке, но задним числом не стану измерять
