Миры Роберта Хайнлайна. Книга 11 - Роберт Хайнлайн

— Никакого, — сказал Поль. — И подсчеты твои верны, только выводы неправильны. Ганимед и вправду должен себя обеспечивать, но страшную картину с дюжиной пассажирских кораблей в день ты можешь забыть.

— Почему, позвольте спросить?

Поль оглядел всех нас и сконфуженно улыбнулся:

— Вы в состоянии выдержать небольшую лекцию о динамике роста населения? Боюсь, у меня нет такого преимущества, как у Джока: в этом вопросе я более или менее специалист.

— Валяй, — отозвался кто-то. — Просвети его.

— О'кей, — согласился Поль. — Вы сами напросились. Как правило, люди считают, что колонизацию затеяли для того, чтобы избавить Землю от перенаселения и угрозы голода. Более далекого от действительности представления и придумать нельзя.

— Чего? — сказал я.

— Минуту терпения. Маленькая планета физически не в состоянии поглотить прирост населения большой планеты, как верно заметил Сеймур. Но существует еще одна причина, почему нам не грозит приток иммигрантов по сотне тысяч в день. Психологическая причина. Число людей, желающих эмигрировать (даже если прекратить отбор), никогда не сравняется с количеством новорожденных. В большинстве своем люди просто не хотят уезжать из дома. Они не любят трогаться с обжитых мест, и уж тем более в такую даль.

— Тут я с тобой согласен, — кивнул мистер Вилла. — Человек, желающий эмигрировать, — это странное животное. Редкой породы.

— Верно, — сказал Поль. — Но давайте предположим на минуту, что каждый день будет набираться сто тысяч желающих и Ганимед вместе с другими планетами сможет их принять. Облегчит это положение там, дома? Я имею в виду, на Земле? Ответ: нет, не облегчит.

Было похоже, что лекция окончена. Я не выдержал:

— Прости за тупость, Поль, но почему не облегчит?

— Билл, ты изучал хоть немного биономию?

— Немного.

— Математическую биономию населения?

— Э-э… нет.

— Но тебе наверняка известно, что после самых опустошительных войн, какие бывали на Земле, численность населения всегда возрастала по сравнению с довоенной, сколько бы народу ни погибло. Жизнь не просто вездесуща, как сказал Джок; жизнь эксплозивна. Основной закон математической биономии, из которого не было обнаружено ни единого исключения, гласит, что население растет всегда — и отнюдь не в соответствии с запасами продовольствия. Оно растет до тех пор, пока еды хватает, чтобы хоть как-то поддерживать жизнь, то есть до грани голодания. Иными словами, если мы будем откачивать по сотне тысяч человек ежедневно, прирост населения на Земле увеличится до двух сотен тысяч в день, чтобы достичь биономического максимума, соответствующего новой экологической динамике.

На мгновение воцарилась тишина; мы просто не знали, что сказать. Наконец Сергей пришел в себя:

— Мрачную картинку ты нарисовал, командир. И каков же ответ?

— А его не существует.

— Я не так выразился. Я хочу сказать: есть ли какой-нибудь выход?

Поль произнес всего одно слово из двух слогов — так тихо, что мы не расслышали бы его, если бы не мертвая тишина. Он сказал:

— Война.

Народ в палатке зашевелился, загудел: идея казалась немыслимой.

— Мистер дю Морье, послушайте, — прорезался Сеймур. — Я, может, и пессимист, но не такой. Войны в наше время быть не может.

— Вот как? — сказал Поль. Сеймур запальчиво продолжил:

— Вы полагаете, что нас прижмет космический патруль? Потому что это единственный способ развязать войну!

Поль покачал головой:

— Патруль нас не прижмет. Но войну он тоже не остановит. Силами полиции можно подавить отдельные возмущения, такие вещи они с успехом пресекают в зародыше. Но если восстанет целая планета, у полиции не хватит ни сил, ни числа, ни умения. Они попытаются — и сделают это без страха. Но у них ничего не выйдет.

— Вы действительно верите в это?

— Я в этом убежден. И не я один — в этом убежден комитет. Не политический совет, конечно, а ученые-профессионалы.

— Тогда чем, черт побери, занимается комитет?

— Основывает колонии. Мы считаем, что это дело само по себе стоящее. Война не обязательно затронет колонии. Я, по крайней мере, так думаю. Вспомните Америку конца девятнадцатого века — европейские дрязги ее не коснулись. Война, скорее всего, будет настолько разрушительной, что межпланетные полеты надолго прекратятся. Потому-то я и считаю, что эта планета должна перейти на самообеспечение. Для межпланетных путешествий необходима высокая техническая культура, а на Земле она в недалеком будущем может быть разрушена.

Мне кажется, идеи Поля ошеломили нас всех; меня-то уж точно. Сеймур уставил на Поля обвиняющий перст:

— Если ты в это веришь, почему ты собираешься назад на Землю? Скажи мне!

— А я и не собираюсь, — тихо ответил Поль. — Я останусь здесь. Буду фермером.

И вдруг меня осенило, зачем он начал отпускать бороду.

— Значит, ты думаешь, что скоро будет война, — сказал Сеймур. Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

— Этого я не говорил, — замялся Поль. — Ладно, скажу вам прямо: война начнется не раньше чем через сорок земных лет и не позже чем через семьдесят.

Послышался общий вздох облегчения. Сеймур продолжил свое выступление от лица всех присутствующих.

— От сорока до семидесяти, говоришь? Но тогда какой смысл тебе оставаться здесь? Ты, может, до нее и не доживешь. Хотя я, конечно, совсем не против такого соседа.

— Я предвижу войну, — с нажимом сказал Поль. — Я знаю, что она будет. И не хочу, чтобы ее хлебнули мои будущие дети и внуки. Мой дом здесь. Если я женюсь, то только здесь. Какой смысл растить детей, если знаешь, что они обратятся в радиоактивную пыль?

Кажется, именно в этот момент в палатку просунул голову Хэнк, потому что я не помню, чтобы кто-то ответил Полю. Хэнк выходил по своим делам, а теперь вернулся и заорал:

— Эй, жентельмены! Европа взошла!

Мы все повалили из палатки. Отчасти из-за смущения, наверное; Поль слишком уж разоткровенничался.

А впрочем, мы пошли бы в любом случае. Дома, конечно, Европу каждый день видно, но не так, как отсюда.

Поскольку Европа ближе к Юпитеру, чем Ганимед, она никогда не удаляется от хозяина, если, конечно, считать, что тридцать девять градусов — это «недалеко». А так как мы находились на сто тринадцатом градусе западной долготы, то Юпитер был двадцатью тремя градусами ниже нашего восточного горизонта, и, следовательно, Европа в крайней точке удаления от Юпитера должна была подняться над горизонтом на шестнадцать градусов.