Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

— Как? Чухонка таки уехала? — крикнула Евгения Тимофеевна.

— Уехала.

— А надо бы ее воротить, бабы! — крикнула Пелагея Прохоровна.

— А што?

Пелагея Прохоровна рассказала, для какой цели эта женщина приглашала их.

Женщины заохали. Им жаль было чухонки, но теперь ее уж не воротишь. Стали говорить о том: убежит чухонка или нет. Мнения были различные. Теперь на Пелагею Прохоровну все смотрели с уважением и говорили про нее, что эта белолицая бабенка не пропадет и не даст пальца в рот, чтобы его откусили. А попадись дура, как чухонка, которой стоит только насулить всякой всячины, — и попала, как кур во щи».

Бланковые проститутки могли работать на съемных квартирах и искать клиентов на улицах. Они обязывались являться для медицинского осмотра раз в неделю. Обычными местами, где бланковые проститутки брали клиентов, являлись Невский проспект и Знаменская площадь у Московского вокзала, где было несколько гостиниц. Петербургский журналист Николай Николаевич Животов так описывает «охоту» проституток на клиента: «Довольно-таки безобразную картину представляет Невский проспект ночью с высоты извозчичьих козел! Остановившись против Гостиного двора, я стал ждать… Было совсем светло… Народ двигался беспрерывной волной, но что это за народ?! Почти исключительно „отравленные“, с бессмысленными взорами, нетвердыми шагами, дикими выходками, неприличными телодвижениями, непристойными окликами… Поминутно столкновения, препирательства, брань, ругань… „Отравленные“ не отдают себе отчета в том, что делают… Один сбивает палкою шапки с извозчиков и дворников, а если выходит препирательство, лезет в карман за мелочью… Другой хватает встречных дам и говорит плоскости, третий пишет зигзаги по панели и бормочет мотив из „Анго“… Вот идет бывший товарищ старшины одного сословия, человек лет за 60, совершенно пьяный, две девицы в красочных кофточках и шляпах-фурор (женская фетровая шляпа с широкими полями, украшенными вуалью. — Е. П.) ведут его под руки.

— Извозчик, на Знаменскую!

— Проходите, — отвечаю.

— Ах, ты… (непечатная брань).

Вот гласный Думы, даже оратор, с глазами осовевшими беседует с девицей под вуалью и с длиннейшим шлейфом.

Разговор начинается шепотом, девица берет гласного под руку, и идут ко мне.

— Проходите, проходите, не поеду…

Число „девиц“ велико, и не меньше разгуливает их „спутников“ в виде сутенеров.

Устраивается охота за пьяными и полупьяными мужчинами, выходящими из ресторанов: Лейнера, Лежена, „Пассажа“ и др. Девицы сговариваются с сутенерами насчет „охоты“ и берут в соучастники извозчиков. Ко мне, например, подошли две павы со шлейфами и сделали такое приблизительно предложение:

— Ты нас катай по Невскому проспекту. Если к нам пристанут кавалеры и мы пересядем к ним в экипаж, то тебе скажем заплатить полтора рубля, будто ты нас из „Аркадии“ везешь. А если никто не пристанет, ничего не получишь — все равно так ведь стоишь.

Этот „заговор“ девиц с извозчиками, очевидно, весьма распространен, потому что по Невскому проспекту катается немало таких заговорщиков».

Проститутки побогаче для встреч с клиентами часто выбирали дорогие рестораны.

Сутенер обеспечивал проститутке маломальскую защиту, вел ее «бухгалтерию», предупреждал об облавах. Но он же, зачастую являясь ее любовником, отбирал у нее деньги, выгонял на «работу», строго следил за тем, чтобы она не приискала себе другое место, и при малейшем недовольстве избивал ее.

Попасться в полицейскую облаву без «бланка» означало подвергнуться унижениям и избиению полицейских и быть высланной из города.

Работницы на фабриках

Прасковья Прохоровна, героиня романа Решетникова, помотавшись на Никольском рынке и попробовав работать по найму, попадает на фабрику.

«Начали говорить о работе. Софья Федосеевна говорила, что женщин больше обижают, чем мужчин, и меньше дают против мужчин дела; поэтому женщин мало работает в сравнении с мужчинами, и работают большею частию девушки, привычные к фабричной работе с малолетства в провинции или здесь, в Петербурге; но эта работа многих из них убивает преждевременно.

— Мне двадцать девятый год; я начала работать с восьмого года, здесь, в Петербурге, — говорила Софья Федосеевна.

— Неужели и у вас, в Петербурге, так же берут в работу, как и у нас в горных заводах?

— Не знаю, как там у вас. По вашим рассказам, ваша жизнь тоже похожа на нашу, только вас давила крепость, а нас самосудство.

— Ну и у нас, Софья Федосеевна, тоже приказчики помыкали нами, как господа.

— У нас это вежливее делается. Да вот я про себя расскажу. Мать моя была, может быть, такая же женщина, как и я. Судить об ней я не могу, потому что была немного постарше этой девочки. Может быть, она и любила меня, только к чему и любовь, когда есть нечего… Ведь вот и у меня не всегда есть заработок; бывает, что по четыре дня без работы живешь. Починку на себя и для ребенка нечего считать за работу. Хорошо еще, что с сестрой живем дружно… А моя мать, вероятно, была одна-одинехонька. Должно быть, ей было невмоготу с ребенком, и она продала меня. На седьмом году меня заставляли сучить бечевки, ткать. К четырнадцатому году я только и умела, что бечевки делать и ткать ковры. Я не была крепостною; меня считали за воспитанницу, и я за то, что меня кормили хлебом и одевали, должна была повиноваться. Но вот я узнала, что срок моему вскормлению кончился. У меня были подруги. Все мы были, конечно, против наших воспитателей; имели много веры в себя, думали, что нам и руки-то оторвут, требуя нас на работу. Оказалось не то. Куда мы ни придем — нужно учиться сызнова: ткачей мало из женщин, и заработок этот, как мы узнали, дешевле против прежнего наполовину… Потом я работала на бумажной мануфактуре. Нас было там, по крайней мере, до двухсот женщин, и заметьте: замужних было только штук тридцать. Я сперва находилась при чесальне и получала в день по пятнадцати копеек. Некоторые женщины получали и семьдесят пять копеек, но это такие, которые были в близких отношениях с мастерами, конторщиками, начальством, и труд их был очень легок. Им стоило только смотреть, направлять машины и распоряжаться девчонками. Я там ничего не приобрела: все, что получала, шло на одежду и на хлеб. Оттуда перешла на обойную фабрику. Там машин было мало, и нашему брату приходилось растеребливать и сортировать хлам. Вдруг фабрика закрылась, и нам за три недели не заплатили заработку. Нужно было платить за квартиру, лавочнику; а тут вышли новые порядки — нужно в полицию платить за адресный билет. Меня посадили в часть».