Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

С дочерью Дорогова Надеждой Молотов и связал свою жизнь.

Мы видим, что хотя Помяловский рисует мещан ограниченными людьми, для него они — не отрицательные персонажи. Им дано простое счастье довольства жизнью, хоть они и вынуждены платить за него большую цену.

Но для литераторов начала XX века «мещанство» — один из самых страшных упреков, который они бросают в лицо обществу. «У вас — с тоски помрешь… ничего вы не делаете… никаких склонностей не имеете ~~~. Вы ржавчина какая-то, а не люди!» — говорят мещанскому семейству Бессменовых их жильцы в пьесе Максима Горького «Мещане» (1901 г.). А дочь Бессменовых Татьяна, работающая учительницей, признается: «И жизнь совсем не трагична… она течет тихо, однообразно… как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно… голова тупеет, и даже не хочется подумать — зачем река течет?»

А Владимир Набоков выносит мещанству свой приговор в лекции, прочитанной американским студентам: «Мещанин — это взрослый человек с практичным умом, корыстными, общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и своей среды… Обыватель и мещанин — в какой-то степени синонимы: в обывателе удручает не столько его повсеместность, сколько сама вульгарность некоторых его представлений. Его можно назвать „благовоспитанным“ и „буржуазным“. Благовоспитанность предполагает галантерейную, изысканную вульгарность, которая бывает хуже простодушной грубости. Рыгнуть в обществе — грубо, но рыгнуть и сказать: „Прошу прощения“ — не просто вульгарно, но еще и жеманно… Буржуа — это самодовольный мещанин, величественный обыватель».

Однако реальные петербургские мещане и мещанки не всегда похожи были на «величественных обывателей».

Женские профессии

Торговки

Большинство ремесленников в Петербурге и в других городах Российской империи объединялись в цеха, куда женщинам был вход воспрещен. И все же существовали ремесла (как правило, приносившие невысокий доход), которыми занимались и женщины, и мужчины, или преимущественно женщины.

Может быть, самыми знаменитыми из рабочих женщин Петербурга были молочницы-охтенки. Обитательницы расположенных за Охтой финских деревень пасли коров на заречных лугах или скупали молоко у своих соседок и доставляли его в город, переправляясь через реку у Смольного собора летом на лодке, зимой — на санках.

В водевиле П. И. Григорьева «Петербургский анекдот с жильцом и домохозяином» молочница-охтенка, один из персонажей пьесы, поет:

Уж и так молва презлаяНам покою не дает,Охта Малая, БольшаяНас вертушками зовет.Хоть смеюсь я их угрозе,Но на Охте все кричат,Будто к нам на перевозеПодъезжает всякий хват;Будто охтенки-красоткиЛюбят все пощеголятьИ на даче БезбородкиВ воскресенье погулять.

Писатель Павел Васильевич Ефебовский так описывал охтенских молочниц: «Посмотрите, как кокетливо охтянка выступает зимою, таща за собою санки, нагруженные кувшинами с молоком и сливками. Наряд ее, особливо при хорошеньком, свежем личике, подрумяненном морозом, очень красив: кофта, опушенная и часто подбитая заячьим мехом, очень хорошо выказывающая стройность талии; ситцевая юбка и синие чулки с разными вычурами и стрелками. Все это, вместе с красивыми лицами, встречаете вы у молодых охтянок. Но вместе с ними отправляются на торговлю также и матушки, тетушки, а что мудреного — и бабушки, потому что нередко случается видеть на улицах Петербурга пожилых женщин, которым, кажется, едва под силу тащить тяжелые кувшины; оттого подле этих почтенных женщин найдете вы нередко двенадцатилетних спутниц, которые, знакомясь с городом, вместе с тем помогают старушкам в их тяжкой работе».

Молочница

Молочница, как правило, обслуживала 10–12 семей, остатки молока продавала прохожим на улице.

Селедочницы покупали соленую рыбу на Сельдяном буяне, а продавали ее посетителям Сенного рынка. Д. А. Засосов и В. И. Пызин, авторы книги «Из жизни Петербурга 1890–1891 гг. Записки очевидцев», вспоминают: «У Сельдяного буяна можно было наблюдать следующее: идут подводы, груженные бочками с сельдями. Возчик скидывает бочку под откос, там бабы-селедочницы разбивают бочку и перекладывают сельди в свои кадушки. Через некоторое время во дворах жилых домов раздавались их певучие голоса: „Селедки голландские, селедки голландские“».

Женщины также часто торговали на углах горячими пирогами и другой немудреной едой, которой могли наскоро перекусить рабочие и просто проголодавшиеся прохожие. Приехавшая в Петербург герцогиня Кобургская отметила обыденную картинку, которую видела ее семья в послеобеденное время из окон Зимнего дворца: «София (ее дочь. — Е. П.) стала рисовать пирожницу, какой она стоит на углу улицы. Константину хотелось, чтобы она прибавила двух гусаров… София нарисовала ему гусаров, потом музыканта, потом кучера в русском костюме». Вероятно, эти изображения сценок уличной петербургской жизни позже отправились в Германию и, возможно, все еще хранятся где-то в архивах.

Уличная торговка

Писатель Федор Михайлович Решетников в своем романе «Где лучше?» оставил такое описание торговок с Никольского рынка: «Все столы были заняты торговцами и торгашами, но женщины здесь превосходили своим количеством мужчин. На столах стояли огромные чайники с каким-то кисло-сладким теплым пойлом, называемым медом, и стеклянные кувшины с квасом из клюквы; лежали печенки, рубцы, яйца, тешка, черный и белый хлеб. По улице мимо лавок шли торгаши с яблоками, апельсинами и лимонами, с сахарным мороженым, ребята со спичками. Все эти люди громко, почти во все горло, кричали и предлагали встречным купить их товар… Появились на рынке, около столиков с яствами, каменщики с замазанными глиной передниками, штукатуры, маляры; некоторые из них были даже без шапок и фуражек, и у иных в длинных или всклокоченных волосах, на бородах и на лице была тоже или глина, или известка; появились рабочие с черными от дыма, пота и угля лицами, с черными, как уголь, ладонями, с черными фартуками; появились мальчики от двенадцати до восемнадцати лет, тоже с черными передниками, с вымаранными слегка лицами. Все они быстро подходили к женщинам, брали у них фунт черного хлеба, селедку, или тешку, или яйцо, на деньги или в долг, и потом так же быстро уходили через Старо-Никольский мост в питейные заведения. Стало быть, теперь первый час; рабочие уволены до второго часу обедать. Здесь, может быть, читатель спросит: отчего они нейдут обедать домой? Они нейдут домой потому, что им, может быть, до дому ходу целый час. Работая по Фонтанке и около Крюкова и Екатерининского каналов, они предпочитают за лучшее покупать хлеб, рыбу и проч. на рынке, а не в мелочных лавках, в которых они уже успели задолжать; покупая сначала на деньги с шуточками и остротами, они, наконец, добиваются, что им верят в долг до получки заработанной платы».