Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

Вот она — Ночь Рождества!..

Аааааа…

А ночь звездиста, огниста ворожила необъятно в полях, полях…

И окрест снега отборными алмазами лежали, ликовали…

А в небесах несметные Плеяды ледяные стожары-волосожары разметались! падучими звездами раскидались! Рассиялись! разыгрались!..

Айда! Гойда!..

Господь!.. Ты в Ночь Рождества гуляешь! звезды расточаешь! рассыпаешь на снега необъятные!

А яркие рождественские звезды породят белых ярок!..

А звездистая ночь — урожай на ягоды да на горох!

А коли звездисто стожар горит — иди смело на медведя!..

А мы едем среди одинокой полевой Ночи Рождества!..

И нас сопровождают вспыхивающие, вспыльчивые алмазы на снегах!..

И алмазы в небесах!..

…Ангел Серебряные Власы, это твоя серебряная родная ночь…

Анна, как же мы могли такую ночь, нощь просидеть дома?..

Проспать, прочудить у сиротского камина, когда тут такие вселенские камины горят!..

Полыхают! человеков русских призывают, а человеки русские бездонно, пиано, криво, слепо, безбожно спят? А?..

А вдруг Богородица Сошественница в полях близко мимо дома твоего пройдет?..

Дитя пронесет, а ты спишь?..

А, родной мой русский брат?.. А?..

Да! Воистину Ночь Рождества надо встречать в русских ночных звездопадных, заповедных полях, полях, полях! да!..

Там Бог… Там Господь… ждёт тебя, брат…в полях…

Да!..

…И мы бесконечно много раз выходили из машины и глядели на Ночь Рождества…

И пили чистоту Ея, и хмель от вина давно покинул меня, и новый вселенский хмель-хлад от великих звездопадов, и горящих плеяд, и морозных полей пронизывал, прошивал меня и Анну мою…

Да!..

Но мы, кажется, одни были в Святой Ночи и в Святой ночной Руси…

Ах, Господь, и Ты был одинок во вселенском Театре Твоем!

И только одним нам в морозном поле что ли метал Ты необъятные звезды, алмазы Твои?..

Но много нам двоим!..

О Боже! О, Всещедрый!..

А окрест мертвым сном или пианым сном спали наши родимицы-кормилицы, соски-сосцы питающие, деревеньки брошенные наши…

Ау! ау… ууу…

Но иногда искрился, блуждал слезный огонь в какой-то милой, придорожной избе, и курчавился задумчивый дымок над каменно отвердевшей соломенной крышей, и мне казалось, что там варят поминальную кутью сочельника, и пекут блины с конопляным маслом и сочники картофельные, и едят моченые яблоки и квашеную капусту… (да где это родимое богатство наше? куда пропало? в какую прорубь затерялось?)

И ждут Звезду!..

А Она уже давно пришла на русские деревеньки и поля!..

Да!..

…А мы ехали всю ночь в студеных полях, осыпанные звездами, и я всё искал ту деревеньку и то озеро, где я ловил рыбу, и ту избу, и ту льняную херувимскую козу, и старушку-матушку Марфиньку мою…

Я ехал, я думал, я ликовал: “А ведь на этой дороге я впервые увидел Анну…”

И вдруг она попросила меня остановиться…

Мы вышли из машины…

Окрест дивно, прозрачно, хрустально, далеко видно было!..

Необъятный льдистый Кристалл русской зимы прозрачно сверкал…

А мы были как две соломинки, вмерзшие в Него… но уповали…

Казалось, вся Русь была видна, прозрачна далеко аж до самого Вифлеема, до Яслей Того, Кто спас весь мир, а Русь спас ли?..

Вот Она глухо иль на погосте лежит, или спит в деревеньках своих и не чует Спасителя своего?..

О!..

…У дороги стоит огромная лиственница… Анна подходит к ней и обнимает её, и вдруг начинает быстро шептать:

— Здесь раньше была моя деревня Лиственницы… Она стояла прямо на Блудовом болоте… Она столетьями боролась с болотом…

Но при перестройке болото съело, поглотило деревню… Только эта последняя лиственница осталась…

Моя мамочка, Людочка Кашина, была здесь учительницей литературы…

Когда деревня ушла в болото, мамочка устроилась в город Выдропужск — такой городок со смешным именем стоит тут рядом, посреди дороги Москва-Ленинград…

Но тут начались нищета, бездушие, безбожие, безденежье, бездорожье перестроечное, бездомье — она пить стала и померла…

Она очень тонкая, зябкая тростинка, соломинка, былинка, стрекозка, бабочка, мотылёк была на ледяном ветру-“сиверко”… вечная девочка среди лютых взрослых…

А ведь такой нежной, хрупкой, причудливой, беззащитной и должна быть женщина во все дни своей жизни…

Её все обижали…

Вот она и пошла от голода в родное болото за клюквой для меня — и не вернулась… Она не могла заблудиться… Блудово болото она наизусть, до всякой тропки затаенной знала, как всего Пушкина…

Вот я и решила за неё отомстить…

Царь Дарий, простите, что так долго говорю о своем… мне гораздо интереснее слушать вас…

Но мне кажется, что нынешняя наша Россия создана для смерти, а не для жизни…

Россия нынче хочет уйти на небеса, а не на землю…

Россия возлюбила Царствие Небесное… а не земное… и потому здесь печально унывно неуютно человекам…

Тогда меня отдали в детдом имени Михаила Горбачева…

…О Боже!..

И она вдруг тоненьким голоском запела самодельную чью-то жалобную песню:

…Наша Россия — большой детский дом!

Нет ни отца, ни матери в нем…

Но в этом доме разбитых сердец

Ищет нас, сирот, Небесный Отец…

— Анна, а где твой земной отец?

— Людочка-мамочка никогда мне не рассказывала о нем… Ни слова. Говорят, что они виделись только один раз в жизни…

Царь Дарий, вы представляете: люди всего один раз увиделись на земле — и сразу явилась я…

Наверное, это была великая любовь с первого и последнего взгляда!..

Говорили, что он был какой-то кочующий пьяница-поэт… вроде цыгана…

Только он был белокурый и голубоглазый… Я в него…

…Мы сели в машину и поехали…

Уже утро было близко…

И вот я, наконец, увидел, узнал то озеро, хотя под снегом все озера неразличимы… И вот та изба!.. Только дымка над крышей нет… И дверь странно открыта, хотя крыльцо в исправности, как я его поправил.

Мы вышли из машины и вошли в избу… Изба пуста была. Печь ледяная…

Снега некошеного, непрошеного намело в сени чрез открытую, безвольно, жалобно хлопающую, хлюпающую от ветра дверь, похожую на перебитую лапу бродячего пса…

Брошенная изба похожа на недвижного бродячего пса… да…

Брошенные русские избы, деревеньки похожи на стаи недвижных бродячих псов…

Брошенная Русь похожа на…

И куда бредешь?..

…Но где же моя старушка-матушка Марфинька и козочка херувимская ее?..

Мы вышли из избы…

А окрест пылало раннее утро!.. Утро сизых, радужных, павлиньих хвостов!..

Вот оно!..

И столько за Ночь Рождества насыпало, намело на поля русские звездопадных звезд, что теперь все поля осиянно пылали, сверкали алмазами, перлами от раннего солнца! вольно глазам, и светло душе!..

0!..

Четырежды в году солнце русское играет, пылает: на Святое Благовещенье! На Святое Рождество! на Святое Крещенье! на Святую Пасху!..

И сегодня солнце пылало, играло, сверкая в несметных, рассыпанных жемчугах полевых, ледяных да алмазах ликующих!..

О Боже!.. Как щедро!.. Вот оно, богатство вечное Божье ликующее, разливанное, неподвластное тле и моли…

О человече! бери, черпай, украшай себя необъятными звёздными алмазами!..

…Но где моя матушка-старушка, опрятная Марфинька?..

Кого спросить, когда только звезды окрест немо пылают?..

И тут на дороге явился странный всадник и остановился возле нас…

Сошёл с коня, от которого шёл сладкий родной пар, маленький, рыжий, сметливый, окающий по-северному батюшка в черной рясе и советском, несгибаемом, простроченном смоляной нитью ватнике, и веселой скуфейке…

Я больше люблю, ценю сельских, простонародных, ситцевых пастухов-пастырей-батюшек, чем высокоумных, столичных священников-златоустов…

Я подошел к батюшке, встал на колени и поцеловал ему руку…

И Анна тоже испуганно, нежно встала на колени и поцеловала ему руку…

Батюшка прочитал над нами, радостно коленопреклоненными в поле рождественском, молитву рождественскую, и среди солнечных сияний звездных снегов Слова вечной молитвы навсегда входили в распахнутые наши души…

Молитвы в поле надо читать…

Великие бескрайние Молитвы в бескрайнем поле…

Может, для этого поле русское и раскидалось необъятно… для необъятных молитв… для необъятных русских душ…

…Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся, Тебе кланятися, Солнцу Правды, и Тебе ведети с высоты Востока, Господи, слава Тебе…