Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров

И Всадники радостно шептались…

А шептались они о том, как прекрасна Русская Рождественская Ночь! И как жаль, что Её не видит! Не слышит Их Хозяин — Апостол Иоанн, Творец Апокалипсиса…

О Боже…

Не знали, не чуяли даже Они, что Апостол Иоанн с Книгой Своей был, жил, дышал рядом с ними, на Руси нынешней, которая сама стала живой книгой Апокалипсиса…

О Боже..

Плыли в кольчуге инея по Рождественскому Утру Два Всадника…

Мимо нас с Анной…

Мы вспомнили полевого батюшку на коне, но это другие были Всадники и другие были Кони…

И я не хотел, но взглянул ввысь, в огненный зрачок одного из Коней…

Там горели дома и города…

Там горела родная глинобитная кибитка моя… и матушка моя готовилась войти в огонь…

О Боже!..

И я не понял, кто зарыдал: Конь или я, чтобы смирить слезой тот адов огонь… Огнь в очах потушается слезой!..

Блаженны плачущие, ибо утешатся — сказал Спаситель… И мы знаем, какой Огнь Он потушил Своей Слезой… Огнь Смерти…

Огнь Смерти до Него был вечный, а стал — тленный…

Тогда Анна шепнула мне:

— Царь Дарий… Я видела этих Всадников!..

Тогда, у расстрелянного Белого Дома, когда палачи, бесы убивали беззащитных доверчивых русских людей, раздирали, разрывали, разрезали их пулями…

Я пришла к Дому, когда он уже горел… я пришла с вилами… я отбивалась вилами от пуль! и странно: пули отлетали от вил моих и летели в палачей…

Я много пуль отбила вилами… тут палачи перепугались… они кричали: “Это ведьма с вилами… ее сам дьявол послал…”

И бежали от сверкающих вил моих вместе с бешеными напрасными пулями их… Потом я ушла от Дома горящего, и никто не тронул меня…

Тогда Анна запела детдомовскую песенку:

Нам нечем жить и негде воровать…

Нам двадцать лет — нас мамы позабыли…

Взгляни на мир — и ввек не сосчитать

Пылающих огней автомобилей…

А в небе пылали алмазы Рождественских Плеяд…

И Всадники Апокалипсиса уходили… как всё уходит…

…Царь Дарий, глядите!.. Эти Всадники не оставляют следов на снегу… Они летят нал землёй… низко, но летят…

…Ангел Серебряные Власы, не уходи… не улетай…

Я обнял Анну, словно почуял, что скоро она уйдёт… улетит…

Ах…

Глава двадцать вторая

ПОЭТ Z

…Поэты — это люди, которые и на брегу океана самовлюбленно упоенно

бродят в луже собственной мочи…

… — Поэт, что творишь ты?..

Я сочиняю самую вольную! самую богатую! самую медовую цветастую

павлинью поэзию — в России дотоле небывалую…

И потому нет у меня, ветхого, ни славы, ни денег, ни друзей преданных… Ни

даже сапог для зимы русской…

— Но ты счастлив, босой одинокий павлин в стране снежных куриц?..

— Да!..

…Ах, зачем такая долгая, томительная, погубительная на Руси зима, зима, зима?..

Ах, Господь, дай пережить нам эти вечные снега, снега, снега…

Да!..

Но эту зиму мы с Анной провели в сладком одиноком забытье у камина…

И зима показалась нам краткой, и нежной, и страстной, как медовые, слипшиеся, слившиеся кипрские то ли дни? то ли ночи? пока не пали на море яхонтов моросеи-дожди, дожди…

Эфа бездонно спала в аквариуме в зимней спячке своей, и ей снились далекие фан-ягнобские горы, и малиновые черешни и златотронные златоногие златокурчавые нагие Цари…

Ииии…

И я думал, как эти бездонные, тысячелетние сны, сны помещаются в её маленькой, малахитовой царственной головке?..

Иногда я тревожился, что кто-то нарушит, вспугнет наш с Анной двоякий, двоякодышащий, переплетенный, как корни древних дерев, неразлучный зимний сон, сон, сон…

О!.. Русскую зиму можно пережить, переспать только вдвоём… но русский человек и зимой одинок…

И никто в эту зиму не потревожил, не посетил мой одинокий дом, затонувший в голубых, кремлевских елях, которые так любил Генералиссимус Сталин, и на всех его дачах росли эти величественные, равнодушные к людям и деревьям Голубые Дерева…

Что напоминали?.. Что нашептывали они своему великому Хозяину?..

Никогда не забывал я о своём детстве, о своей матери, о Сталине…

Меня вдруг сонно осенило: Тиран приказал сшить себе голубой мундир Генералиссимуса, чтобы походить на недвижную, царственную Голубую Ель!.. да!..

Тиран и был Голубой Елью среди плебейского леса и кустарника своих соратников!.. да!..

Но!..

Зимний сон нас объял, объял, заворожил, затуманил, как снега леса…

Аааааа…

…Некогда любимая мной и Капой книга “Кама-Сутра” была нам с Анной пресна и скучна, потому что в зимних наших новосладчайших ночах и днях мы далеко ушли от много раз исполненной и прочитанной Книги индийской любви…

И могли бы написать и показать иную, русскую что ли, Книгу Любви…

Ах, но не об этом речь!.. (Хотя о чем еще пишет мировая литература?..)

Но не об этом речь, мой пронзительный, проницательный, пронизывающий, как стреловидная, внезапная межреберная невралгия, Вечный Читатель-Искуситель!.. (Хотя у входа в женское лоно толпится вся мировая история и культура! Да… да… да…)

А читали мы у камина современную книгу “Золотые притчи суфия Ходжи Зульфикара” — этого одинокого садовника в нищем, засохшем Саду нынешней Мудрости и Любви…

Тираж этой книги — сто экземпляров на всю Россию! Всего сто человек в великой некогда стране влекутся к Мудрости и Любви!..

О Боже! (А остальные сто сорок миллионов блаженных, нищих духом человеков, блаженно читают детективы-примитивы! О Боже!..)

— Анна, послушай притчу нынешнего, никому не нужного Садовника Мудрости и Любви, суфия Ходжи Зульфикара…

Быть может, это притча о нас?.. Она называется “Две Сладости”…

“Суфий сказал:

— Две великих сладости дал Аллах человеку: это Сладость святой смерти и Сладость священного соитья…

Ничто мы так не опозорили! не унизили! не замутили! не опоганили, как святое соитье человеков!

Тысячами святых врат и покровов стыда окружил Господь эту Святую Тайну — а мы порушили все Врата и сорвали все Покровы… да…

Но Сладость смерти выше, ибо ее нельзя повторить даже дважды, как соитье несметное…

И все говорят о Сладости соитья бездонного, медового…

Но кто расскажет о Сладости смерти?..

И только бессмертные могут рассказать о Сладости смерти, ибо они преступили через неё…

И потому люди стремятся к бессмертным мудрецам, и поэтам, и Пророкам…”

Но где эти бессмертные мудрецы, поэты и Пророки в наше тленное, разрушенное время?..

…Ангел Серебряные Власы…

…Так прошла наша первая, разделенная на двоих зима, зима…

Уже двугорбый, ослепительно белоснежный Верблюд Зимы проплыл в тающих сугробах…

Анна… Один горб — я, другой горб — ты…

И оба растаяли?..

…И вот пришла весна первоначальная…

Март-зимобор! Март-протальник!..

Февраль силен метелью, а март — капелью…

Уже хрустальные клинки сосулек на доме моем задумались, закручинились, поплыли, замутились, закапали! да!..

Да…

— Анна, Анечка!.. И мы в колодезе зимнего одиночества не застудились? не остыли друг к другу?..

Какое одиночество нынче бесы на Руси сотворили!.. Даже влюбленным одиноко!..

А древний мудрец говорит: в аду людей словно волос на младой голове! но там царит такая тьма, что каждому кажется, что он одинок!..

Задача бесов — посеять на земле, в народе, в стране такую тьму, чтобы каждому казалось, что он одинок…

И нынче бесам удалось соткать такую пагубу, ложь, тьму!..

Такое лютое одиночество… везде!.. Каждый человек увядает в колодце своего одиночества…

И вот никто не постучался в наш гостеприимный дом за всю зиму! Никто!..

А суфий говорит, что, если никто не стучится в дом твой, значит, скоро постучится последняя гостья — цыганка-смерть…

Анна, Анечка! Но кто-то стучится? или это капель вечерняя бьет?..

Но вечером капель замирает — еще в марте она несильна, и мороз вечерний возвращает ее вспять — в лед сизый, а?.. А мы были капелью, а станем льдом?.. Любовь — капель… Разлука — лёд…

Но кто-то стучится в нашу дверь… И я открываю…

На пороге стоит мой древний, редкий, останний друг — поэт Z, которого я часто вспоминаю, и стихи которого всегда со мной…

Приходит он в мой одинокий дом, как весенняя птица, с талыми водами…

Он говорит:

— Поклон вам, одинокие зайцы-русаки на снегу! Сегодня ведь 14 марта — Евдокия-плющиха!..