Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Да, посланник явно был честен. Как честен был и сам Эурмикон в своем желании в очередной раз возвеличиться не мечами и кровью, но хитростью, серебром и торговлей. И все же Великий логофет не мог избавиться от зудящего чувства, что он упускает что-то важное. Что, составляя и подписывая договора, он не замечает нечто ценное, нечто лежащие прямо перед его носом. Но как не пытался он поймать это чувство, как не старался вычленить тот самый корень тревог, сановник, раз за разом, терпел поражение и в один момент просто запретил себе обращать на него внимание. Тем более что остальные дела шли как нельзя лучше.

Мирдо Мантариш не стал тянуть со своей частью их маленького сговора. Уже на следующий день после разговора в банях он выступил против Патара Ягвиша, обрушившись на того с пламенной речью во время приема в особняке Ривены Мителиш, а следом за этим начал собирать сторонников. И в этом он оказался весьма и весьма успешен. Бездарное и провальное предстоятельство Ягвиша успело многих настроить против его власти и всё, что им было необходимо, так это некто заметный и именитый. Некто, вроде Мирдо Мантариша, что скажет вслух те потаенные слова, что уже долгое время бурлили в их головах, сдерживаемые лишь всеобщим молчанием. Но когда оно оказалось нарушено, всё недовольство мигом выплеснулось наружу.

Да, Мирдо Мантариш определенно превосходно подходил для своей роли — достаточно именитый, чтобы ценящие деяния дедов превыше свершений внуков алатреи его слушали, и достаточно жадный и недальновидный, чтобы не понимать, куда именно ведет та дорожка, на которую его завел Джаромо Сатти. Воистину его покупка стала отличным приобретением. И не таким уж и дорогим.

За день до собрания, на котором Синклит должен был выбрать нового Веховного стратига, Великий логофет отправился на Ипподром. Сегодня трибуны огромного овального здания, что славилось на весь Тайлар одним из чудес Кадифа, были почти пусты. Быть может, дело было в том, что на песке состязались новички, только-только взявшие в руки вожжи колесниц, а может — в установившейся в столичном городе жаре, из-за которой зрители отчаянно старались не покидать тени навесов.

Великий логофет поднялся в западную Благородную ложу. Хотя рассчитана она была на дюжину человек, сегодня занятым было лишь одно кресло. Спиной к нему, оперившись локтями на мраморный парапет, сидел сутулый полный мужчина, одетый в белую мантию. Его пальцы нервно постукивали по камню, выбивая причудливую и нестройную мелодию, похожую на походные марши варварских племен.

— Всех благ и благословений, достопочтенный господин Ягвиш, — проговорил сановник, присаживаясь рядом с предстоятелем алатреев.

От звука его голоса единственный зритель ложи дернулся и затравленно оглянулся. Узнав Великого логофета, он кивнул в знак приветствия и вновь уставился на проезжающие как раз возле них колесницы. Вопреки обыкновению, он был не брит и его щеки поросли редкой седой щетиной, разбросанной по лицу не аккуратными кустиками. Его мелкие глаза казались совершенно бесцветными, а нижние веки посинели и обвисли, как после бессонной ночи.

— На удивление скучная и паршивая сегодня гонка. Лошади бегают, словно их голодом морили, а возницы правят хуже безруких слепых. Готов на родовом камне поклясться, что не один из них никогда не попадет в списки великих команд.

Великий логофет бегло взглянул вниз. Судя по выставленным знаменам, колесницы проехали уже четыре из семи кругов, и если учесть что все двенадцать из них были по-прежнему в строю, то гонка и вправду была скучной и не захватывающей.

— Быть может скука на иподроме, убережет нас от лишних и неуместных ушей и глаз, любезный господин Ягвиш?

— Возможно… возможно…

Первая из колесниц миновала черту круга, и публика на трибунах всколыхнулась вялым ликованием напополам с разочарованными вздохами. И тут же изменившийся в лице предстоятель алатреев развернулся к Джаромо, резко к нему приблизившись.

— Как это все понимать, Джаромо? У нас же была договоренность! — прошипел сквозь сжатые зубы предстоятель алатреев. — Вы не лезете в дела моей партии, а я помогаю вам в ключевые моменты. Все довольны, все счастливы. Разве не так мы условились?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Всё было оговорено именно так, достопочтенный господин Ягвиш. И до сего дня я свято и нерушимо хранил все наши договоренности. И я бы с превеликой радостью делал это и впредь. Но боюсь, что отныне это весьма затруднительно, ибо вы стали уж слишком часто пренебрегать своими клятвами.

— Я?!

— Конечно, господин Ягвиш. Именно вы. Разве не вы так и не сумели, а если выражаться точнее, то просто не пожелали утихомирить тех буйных безумцев, что все два года войны не давали нам нормально снабжать армию? Армию Тайлара, прошу заметить. Потом вы даже не попытались помешать харманнскому змею занять пост вещателя, и теперь он ежедневно извергает на нас потоки своей ненависти. Ну и наконец, пост Верховного стратига…

— А что я мог со всем этим сделать, Джаромо? Великие горести, я же алатрей. И не просто алатрей, я предстоятель партии! Как бы я им остался, если бы пошел против воли своих же людей, и тем более в угоду алетолатам? Меня бы просто разорвали.

— А разве вас не рвут прямо сейчас?

— Да, рвут. По вашей вине. Это вы натравили на меня этого Мантариша, которого теперь слушают всякие идиоты. Тоже мне, великий примиритель и спаситель отечества! Пусть его род сколько угодно кичится, что он закололи наследника тирана. Ага, как же. Они закололи болезненного юношу, что за всю жизнь и мухи не обидел, а настоящий тиран сам упился на пирушки до смерти. А пока он был жив, Мантариши покорно выполняли его волю. Моя семья тогда хотя бы честно служила на границе и воевала в Дуфальгаре, а не пятнала свою честь расправами над неугодными.

— У всякой великой семьи свой путь и своя история.

— Ага, знаю я их путь. Путь лжи и предательства. Впрочем, я тут не за тем, чтобы обсуждать Мантаришей. Я хочу восстановить наш договоренности Джаромо. Разорви меня гарпии, мне и вправду нужна ваша помощь, чтобы удержать партию. Заклинаю вас, утихомирьте этого идиота, и я добьюсь того, чтобы Циведиш перестал мешать сыну Тайвиша занять этот треклятый пост. Даю вам слово. Даже не так. Я клянусь предками, что выполню свою часть сделки.

— И вы, правда, закроете этот полный трупного яда рот, что зовется вещателям вашей партии?

Патар Ягвиш тяжело вздохнул и снова уставился на неспешно ползущие по полю ипподрома колесницы. Его глаза напоминали мутный лед, испачканный грязными пятнами зрачков.

— Я не властен над ним, — произнес он после долгого молчания. — Он говорит то, что на уме у слишком многих алатреев. Традиции, честь ларгесов, благая древность… в моей партии всё это почитают превыше всего на свете, а он, стало быть, главный страж и защитник всех этих принципов.

— То есть вы признаете свою беспомощность перед его словом? Тогда в чем же сделка?

— Аккуратнее, Джаромо. Я совсем не беспомощен, — с нескрываемой злобой процедил Патар Ягвиш. — Я не стану выступать против того, кто своей жизнью утверждает лучшие из наших идеалов, или бороться с его ненавистью к Тайвишам… но власть у меня есть. Может, я и не могу убедить его заткнуться, хоть и на время, но не дать ему помешать вам возглавить армию вполне в моих силах.

— Стало быть, вы желаете сохранить и укрепить наше пошатнувшееся взаимопонимание?

— Да, желаю. Проклятье, конечно же, желаю. Мне не нужен бунт в моей же партии. Как и новая гражданская война. И вам, я надеюсь, тоже.

— Ваши цели благи и благословенны, достопочтенный господин Ягвиш, но позвольте мне полюбопытствовать, как именно вы намерены их достичь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Утихомирьте Мантариша, а я утихомирю Сардо.

Джаромо пристально посмотрел на своего собеседника. Крупные капли пота катились по его раскрасневшемуся лбу и толстой шее. Он очень пытался выглядеть грозным и могущественным, но бегающие бесцветные глазки выдавали его с потрохами. Предстоятель алатреев был загнан в угол. Раньше на его стороне была власть родового имени. Власть привычки, ведь уже три поколения подряд именно люди его фамилии руководили партией. Но теперь вся эта власть сыпалась. И к своему ужасу он понимал, что теперь удержаться во главе, ему могут помочь лишь его же соперники.