Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Джаромо широко улыбнулся посланнику, кивнув головой, будто бы соглашаясь с его речами. Все-таки верно знающие люди говорили, что лицемерие эурмиконца способно поспорить только с его жадностью. Этот город любил кичиться тем, что внутри его стен все свободные люди были равны. Будь они фальтами, клавринами или любыми иными приезжими, пожелавшими осесть в Великой жемчужине Севера. Ну а его рабы были по большей части рабами временными, долговыми, что отработав и вернув залог, возвращались в стан свободных людей, без всякого поражения в правах. Так гласили выставленные в самом центре города огромные медные скрижали, что на нескольких языках извещали о нерушимых основах и законах Эурмикона. Но отлитые в меди слова, оставались словами, а жизнь была жизнью и брала своё. Великое множество жителей этого города, были по уши в долгах у Старых семей и вождей трех Достойных племен. Хитроумные и совсем не очевидные налоги и подати, сборы и жертвования пронизывали практически каждый аспект жизни этого города и подчиненных ему земель, надежно удерживая власть в руках истинных хозяев города.

Совет кровей мог сколько угодно принимать законы и назначать людей на самые важные и значимые посты. Он мог посылать послов, устанавливать дни работ, торговли и праздников. Решать вопросы мира и войны, и всеми силами доказывать, что именно он, как и записано в скрижалях, истинная и единственная власть в городе. Но все это не имело ни малейшего значения, пока свобода почти каждого эурмиконца, будь он фальтских, клавринских или каких ещё угодно кровей, зависела от долговых расписок в руках могущественных торговых и племенных династий.

И вот теперь, углядев удачный момент, эти династии решили закабалить ещё больше земель и племён, превратив их голод в товар, а купленное в Тайларе зерно, в спасение. А ценой этой сделки была свобода и будущее сотен и сотен тысяч клавринов, которым предстояло вместе со вкусом хлеба, узнать вкус подлинной власти Эурмикона. А он обладал сладко-горьким вкусом.

Таков был краеугольный камень всей политики этого города. Завоевание не мечом, но торговлей. И Джаромо хорошо знал об этом, как знал и Уянтхара Эт-Дакку. И каждый из них продолжал исполнять отведенный им танец. Тем более, что стабильный и спокойный север более чем отвечал их общим интересам.

— Нет более благородного и достойного дела, дорогой посланник, чем забота о жизнях людей. Пусть даже они и прибывают в дикости. Воистину ваш город — яркий светоч человеколюбия на суровых и жестоких берегах Калидорна. Мы, безусловно, способны помочь вам накормить страждущие рты варваров. Во имя мира и покоя в сих беспокойных землях.

— Я могу рассматривать эти слова как согласие?

— Ваш город получит зерно и масло, о которых вы говорили. А что насчет цены… думаю и тут мы достигнем согласия с не меньшей легкостью.

— Благодарю вас за теплые слова и радостные решения, господин Сатти, — посланник из Эурмикона поклонился, словно украдкой коснувшись колена Джаромо. — Общение с вами доставило мне просто несравненное удовольствие.

— Как и мне, дорогой господин Эт-Дакку.

Поднявшись с мраморных лавок, они направились вниз по лестнице в зал приемов гостей, куда вскоре должны были принести столы и различные угощения для гостей Великой палаты. Уже в самых дверях, пропустив в шумный зал посланник, Джаромо придержал за край шелковой накидки логофета торговли.

— Да? Что-то случилось, Джаромо? — растерянно поднял глаза глава палаты.

— Пока ещё нет, любезный Арно, но пока мы не окунулись в торжество официального приема, нам необходимо переговорить с глазу на глаз.

Только к вечеру Джаромо удалось ускользнуть из стен Великой палаты, оставив позади набирающее обороты веселье. Торговый договор, суливший Тайлару миллионные прибыли, был предварительно подписан и по этому радостному поводу и сановники и члены эурмиконского посольства праздновали, поглощая бочку за бочкой сладких латрийских вин и заедая их самыми разнообразными угощениями. Словно желая разом доказать все бытующие об их народах слухи, клавринские гости быстро напившись без конца липли то с братаниями, то с угрозами и руганью к смущенным и растерянным тайларским сановникам. Ну а фальты стремились очаровать и, убаюкав внимание представителей власти Кадифа сладкими речами, заключить побольше выгодных только им одним сделок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Великий логофет не препятствовал ни тому, ни другому, предпочтя наслаждаться компаний посланника, который, краснея и раздухаряясь от выпитого вина, без устали рассказывал ему о похождениях своей бурной и весьма насыщенной купеческой молодости. Судя по рассказам Уянтхары, хотя он происходил из числа Старых семей — первых переселенцев из Фальтасарга, его фамилия давно растеряла все богатство и влияние, постоянно балансируя в шаге от долгового рабства. По словам посланника, в детстве он сам жарил рыбу, которую ловил его отец на пристани и подорвал ее грузчикам неподалеку. Жизнь их была бедна и тяжела и впервые удача улыбнулась ему только в юношестве, когда один дальний родственник согласился принять его в помощники на торговое судно, что курсировало по побережью скупая у клавринских племен меха, солонину, соленые грибы и ягоды, продавая все это в малых колониях Эурмикона.

Так он прожил три года, пока однажды на порогах реки Калхи на них не напали вирханские налетчики. Хотя купцам и удалось отбиться, пущенная напоследок стрела пробила легкое его благодетеля и тот, умирая на его руках, завещал Уянтхаре и судно с командой, и весь перевозимый ими груз.

Глядя в хмелеющие от выпитого вина огромные черные глаза посланника, в которых можно была разглядеть все, кроме искренности, Великий логофет понимал, что на самом деле, история явно была не столь возвышенно-прекрасной. Скорее всего, молодой и хитрый помощник просто подстроил и само нападение, и перемену завещания в свою пользу. Но как бы там ни было, в тот самый час Уянтахара Эт-Дакку стал купцом, и тут же изменил маршрут и объекты торговли. Удачно продав грузы своего почившего родственника, он отправился к тайларским берегам, откуда и начал возить зерно и масло в свой родной Эурмикон и в земли клавринов. Так он и возил их, пока одно судно не превратилось в торговую флотилию, а сам он, став одним из богатейших людей города, не решил податься в политику.

Увы, но несколько лет подряд богиня удачи не слишком-то потакала его желаниям, оставляя для него лишь малозначительные или церемониальные должности. Так продолжалось до тех пор, пока прошлый торговый посланник не утонул вместе со всей своей семьей во время прогулки на лодке по Мекетскому заливу.

После того несчастного случая Уянтхара Эт-Дакку занял, наконец, пост, достойный его талантов и знаний и теперь желал себя на нем проявить. Собственно и сам план покупки столь большого объема зерна для продажи среди голодающих клавринских племён, был во многом его идей, за которую он поручился перед Советом кровей. Как сразу понял Джаромо, заключенная сегодня сделка имела для Уянтхары большое личное значение: она должна была стать для него надежной платформой, на которую он надеялся опираться во время дальнейшего восхождения к вершинам власти Эурмикона.

Безусловно, посланник был интересной и, вероятно, весьма перспективной фигурой. В таких вопросах чутье крайне редко подводило Великого логофета. Он был убежден, что не пройдет и пары лет, как это имя всплывет в его ежедневных донесениях, однако уже совсем в ином качестве. Однако сколь бы он и не был приятен иностранный посланник, другие дела не позволяли Великому логофету уж слишком засиживаться на пиру.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Попрощавшись с сановниками, гостями и явно несколько расстроенным этим Уянтхарой Эт-Дакку, Джаромо вновь отправился в Палатвир. Закатное солнце уже ласкало пламенем крыши домов и дворцов, превращая горизонт в багрово-красную полосу открытой раны, разрубавшей небо и землю. День неумолимо катился к своему завершению, а это значило, что Великого логофета ждала ещё одна, весьма важная встреча.

Канатрийские бани, куда направлялся главный сановник, были построены на самом краю благородного квартала, прижимаясь к одетому в мрамор берегу реки Кадна. Хотя это место и было одним из излюбленных у высшего света города, Джаромо посещал их не часто и без особого восторга. Увы, но мытье в общественных банях так и осталось для него не принятым обычаем тайларов. Его кожа и легкие дурно переносили раскаленный воздух, но дело было даже не в этом. Как и для любого иного джасура, время, когда вода и пар счищают грязь с тела, казалось ему сугубо личным и обособленным. Таким временем, которое не следовало разделять с посторонними, погружаясь только в себя и свои мысли. Когда Великий логофет опускался в горячую ванну в своём особняке, он оставлял за кромкой воды все мысли о государстве и Тайвишах, отдаваясь лишь своим чувствам и переживаниям.