Блондинка. Том II - Джойс Оутс

И никаких споров! Эти влюбленные никогда не вступали в споры.

Обнаженная Блондинка Актриса, свернувшись калачиком, лежала в ногах у Президента. Наконец-то можно дышать нормально. Ей удалось побороть приступ тошноты. Она безумно боялась, что ее вдруг вырвет, что она будет громко и неприлично блевать. И где! Прямо на огромной роскошной кровати, в объятиях этого мужчины! Она закашлялась и извинилась, но кашель не унимался. Глотать мужскую сперму!.. Может, мужчине это и приятно, но для нее нет ничего противнее. Да, конечно, если любишь самца, мужчину, то должна любить и его семя, его член, разве нет?

Челюсти у нее болели, ужасно болела шея — в том месте, где он держал ее мертвой хваткой, так крепко, что в какой-то момент ей показалось, он сейчас просто сломает ей позвонки. Грязная девчонка. Шлюшка моя. О, малышка, о-о-о!.. Ты просто фан-тас-тика!

В фильмах с «мягким порно» одна сцена наслаивается на другую, все перемешивается, никого не волнует, сколько все это будет длиться. Никакой логики в повествовании. Но в реальной жизни одна сексуальная сцена может естественно и плавно перейти в другую. И теперь, когда телефонные переговоры с Белым домом закончились, трубка опущена на рычаг, теперь Президент мог и поговорить с Блондинкой Актрисой, которая так страстно жаждала этого. Но, увы, он молчал. Лежал, откинувшись на подушки, и тяжело и часто дышал, прикрывая одной рукой вспотевший лоб. И тогда она услышала собственный голос и при этом силилась тщательно подбирать нужные реплики, любые слова годились, поскольку сценария у нее не было:

— К-Кастро? Он вроде бы диктатор, да? Но, Пронто, неужели из-за него мы должны наказывать простых людей? Весь кубинский народ? Это эмбарго!.. О Господи, да ведь тогда они еще больше нас возненавидят! И тогда…

Эти трогательные слова, произнесенные посреди огромной растерзанной кровати под балдахином, просто утонули среди смятых простыней и раскиданных подушек. А Президент обратил на них не больше внимания, чем на какой-нибудь другой мало что значащий звук — слабое потрескивание антикварной мебели или же шум воды, спускаемой в туалете. После бурного оргазма Президент и не думал притрагиваться к Блондинке Актрисе; обмякший пенис вяло свернулся среди поросли жестких волос и напоминал усталую гусеницу; лицо уже не казалось миловидно мальчишеским, посуровело, застыло, закаменело, как патрицианский или патриарший профиль на монетах. А она так и осталась просто Девушкой, наверное, потому, что все еще была голой.

Она пыталась заговорить с ним снова, возможно, хотела извиниться за только что высказанное дилетантское мнение. А может, просто ударилась в девичье кокетство и хотела начать все сначала… И вдруг увидела себя на эскалаторе и почувствовала, что падает… падает вниз. Произошло это наверняка нечаянно. Просто он перекрыл ей дыхание. Солоноватая на вкус ладонь прикрыла рот, локоть сильно давил на шею. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться. И кажется, потеряла сознание, и очнулась чуть позже (по ее расчетам, минут через двадцать). И увидела другого мужчину. Прямо перед собой. И совершенно незнакомого.

Как раз в этот момент он бодро взгромоздился на нее. Он явно спешил, как жокей, погоняющий кобылу; мужчина в белой рубашке, от которой свежо пахло крахмалом, но без штанов. И его пенис слепо тыкался в нее, и наконец вошел. Вошел в нее, в разрез между ног, в эту вечную пустоту между ног, и ей стало больно, и она пыталась оттолкнуть его, бормоча слабым голосом: Нет, пожалуйста, прошу вас, не надо! Так нельзя! Это просто нечестно…

Ведь она любила Президента, а не какого-то там другого мужчину. И вот теперь ее любовью злоупотребили, и это было так нечестно, даже подло! Незнакомец, не обращая внимания на этот жалкий лепет, продолжал внедряться в нее (а может, то был Президент, только успевший побриться?) с усердием, даже злобой и тем неописуемым выражением, какое возникает на лице мужчины, с досадой и без всякой на то видимой причины пинающего ногой кучу песка.

Прошло какое-то время, ее пытались оживить. Трясли. Голова безвольно моталась из стороны в сторону, как у куклы. Налитые кровью глаза закатились. Где-то совсем рядом звенел холодной яростью голос ее возлюбленного: Да уберите же ее отсюда, ради Христа!

Прошло еще какое-то время. Старинные маленькие часы, стоявшие у изголовья, пробили половину пятого. Над головой жужжали голоса: «Вот сюда, мисс Монро. Вам помочь, мэм?» Нет, она не желала от них никакой помощи! Да, черт побери, она чувствует себя просто прекрасно! Правда, на ногах держалась нетвердо и одевалась слишком поспешно, но была в полном порядке, вот только голова немного кружилась. Но она оттолкнула руки, пытавшиеся ей помочь.

Теперь в сверкающую мрамором и позолотой ванную. К зеркалу, где яркая подсветка так и режет глаза.

Вот и он, ее Волшебный Друг в Зеркале, выглядит просто чудовищно. Кожа обвисла, вид измученный, на губах запеклась светлая зернистая корочка. Она наклонилась ополоснуть лицо и почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Но холодная вода привела ее в чувство, и она даже смогла сделать пи-пи в унитаз. Писать было мучительно больно, моча жгла, как огнем. Она вздрогнула, когда кто-то забарабанил в дверь и спросил: «Мэм?» И тут же торопливо ответила, нет, нет, все прекрасно, она в порядке, и будьте так любезны, не входите сюда.

Задвижки на двери в ванную не было. Интересно, почему?

На полке лежали две ее сумочки — маленькая театральная и та, что побольше, с одеждой. Трясущимися руками она стащила с себя одежду, которую только что в такой спешке надевала, полагая, что из номера ее выведут прямо на улицу. И переоделась в шелковое платье — богатого глубокого и благородного пурпурного оттенка, типа тех нарядов, которые с таким непревзойденным шиком умела носить Брюнетка Актриса из Северной Каролины. Чулками пришлось пренебречь. Она никак не могла их найти — должно быть, оставила вместе с поясом в постели. Ничего страшного! Зато у нее остались дорогие итальянские туфли на высоких каблуках.

Она торопливо напудрилась, намазала распухшие губы яркой, цвета фуксии помадой, нашла свою шляпку колокольчиком, поглубже надвинула на голову — скрыть встрепанные светлые волосы. Из зеркала на нее глядела тупенькая девушка-простушка, типа Шугар Кейн, заслуживающая хорошей выволочки.

Из апартаментов они выходили через заднюю дверь — Дик Трейси слева от нее, Багз Банни справа, оба придерживали ее под локотки. И вот через полуоткрытую дверь она вдруг увидела… Президента! Своего возлюбленного! А ведь у нее были все причины полагать, что он уже покинул гостиницу. На нем были безупречно сидевший темный костюм в тонкую полоску, белая рубашка и серебристый галстук в клеточку. Лицо свежевыбрито, волосы еще влажные после душа. И он смеялся и весело болтал о чем-то с молодой рыжеволосой женщиной в таких смешных брюках. Кажется, для верховой езды, и называются они бриджами? Да, именно так!..

Президент и рыжеволосая говорили с одинаковым бостонским акцентом, почти не разжимая губ, и Блондинка Актриса, замерев, не сводила с них глаз. О, нет, она ни чуточки не ревновала! Должно быть, эта девушка его родственница или друг семьи. И Блондинка Актриса робко пискнула:

— О, прошу прощения! — собираясь войти в комнату и попрощаться с Президентом и еще надеясь, что ее представят этой рыжеволосой девушке. Но тут Дик Трейси и Багз Банни поволокли ее прочь с такой силой, что ей на секунду показалось — они вот-вот оторвут ей руки. Президент увидел ее. И лицо его налилось кровью от гнева, приобрело оттенок непрожаренного куска говядины. Он бросился к двери и захлопнул ее прямо у нее перед носом.

Она забилась, забарахталась, пытаясь вырваться от своих тюремщиков. Тогда один из них с силой встряхнул ее, а второй шлепнул по лицу, и из губы пошла кровь.

— О, мое новое платье!

На что Дик Трейси, скривив острую, как бритва, челюсть, заметил:

— Да ничего подобного, мэм. Никто вас и пальцем не тронул. И никакая это не кровь, а та жирная гадость, которой вы мажете губы, мэм.

Она заплакала. Кровь сочилась сквозь пальцы. Один из них с видом крайнего отвращения сунул ей в руку рулон туалетной бумаги. Они быстро тащили ее по коридору. Сквозь рыдания она грозилась, что расскажет всем, как они с ней обращаются, расскажет самому Президенту и Президент их уволит. И тут появился Джиггз с лицом, напоминающим сырую картофелину, глаза его были устремлены на нее, и она с ужасом увидела, что они больше не пустые и не бесцветные, а зрачки сильно расширены.

И он тихим и многозначительным тоном произнес:

— Никто не смеет угрожать Президенту Соединенных Штатов, леди. Это измена.

Она очнулась, только когда самолет приземлился в международном аэропорту Лос-Анджелеса. И первой ее мыслью было: По крайней мере хоть не пристрелили. Пока что.