Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Только меня одного мой ученик погубил.

        Я ли тебе не давал наставленья и стрелы, проказник?

        И за науку мою так ты меня одарил!

        Сам ты ведь знаешь и всем подтвердить под клятвою мог бы,

50   Что не хотел я стихом брачному ложу вредить.

        Я сочинял не для тех, у кого касаются ленты,

        Скромности знаки, волос, длинные платья — ступней.

        Разве тому я учил, как замужних обманывать женщин,

        Чтобы не знали они, кто их ребенку отец?

55   Я ли не сам возбранял касаться этих книжонок

        Тем, которым закон тайно любить не велит?

        Впрочем, к чему это все, если верят, что я подстрекаю

        К блуду людей, хоть его строгий закон запретил?

        Все же — и пусть у тебя не знают промаха стрелы,

60   Пусть не угаснет твоих факелов быстрый огонь,

        Правит державою пусть и страну за страной покоряет

        Цезарь, который тебе через Энея родня, —

        Все же добейся, чтоб он не остался ко мне непреклонным,

        Чтобы для ссылки моей сносное место отвел».

65   Вот что, привиделось мне, я крылатому мальчику молвил,

        Он же, привиделось мне, речью такой отвечал:

        «Стрелы — оружье мое, мое оружие — факел,

        Цезарь и милая мать будут порукою мне

        В том, что запретному я у тебя никогда не учился

70   И что в «Науке» твоей нет никакого вреда.

        Если бы так же легко ты мог и в другом оправдаться —

        В том, что тебе нанесло больший, ты знаешь, ущерб.

        Что бы то ни было, нам бередить эту рану не стоит,

        Ты ведь не можешь сказать, что не виновен ни в чем.

75   Может, ошибкою ты называешь тяжкий проступок,

        Так что заслуженный гнев был не тяжеле вины.

        Все же на крыльях сюда я путь огромный проделал,

        Чтобы тебя увидать и чтоб утешить тебя.

        Был я в эти места когда-то матерью послан,

80   Деве фасийской пронзить сердце моею стрелой.[605]

        Ныне, столетья спустя, вторично здесь появиться

        Ты заставляешь меня, друг мой и верный солдат.

        Слушай: страх позабудь, смягчится Цезаря сердце,

        И по молитвам твоим доброе время придет.

85   Пусть промедленье тебя не страшит: уже близок желанный

        Миг, и радость триумф всем без изъятья несет.

        В день, когда счастлив весь дом, когда дети и Ливия рады,[606]

        В день, когда счастлив ты сам, нашей отчизны отец,

        В день, когда, счастья полны, поздравляют люди друг друга,

90   В день, когда шлют к небесам жертвенный дым алтари,

        В день, когда доступ для всех открыт в святейший из храмов,

        В этот, надеюсь я, день сбудутся наши мольбы».

        Молвил — и то ли он сам растаял в воздухе легком,

        То ли начали вновь бодрствовать чувства мои.

95   Думать могу ли, что ты плохо примешь слова мои, Максим?

        Легче уж мне лебедей черными счесть, как Мемнон.

        Только ведь черной смолой не станет млечная влага,

        Будет сверкать белизной вечно слоновая кость.

        Духу под стать твоему твой род. Благороднейшим сердцем,

100 Как у Алкида простым, был ты всегда наделен.

        Зависть, бесплодный порок, несовместна с нравом высоким,

        Низкой ползучей змеей вьется она по земле.

        Твой же возвышенный дух поднимается даже над родом,

        Славное имя твое все же не выше души.

105 Пусть другие вредят несчастным и страх им внушают,

        Пусть им грудь острием, смоченным в желчи, язвят.

        Дом твой привычен для всех, кто в беде о помощи молит, —

        В их число, я прошу, ты и меня допусти!

IV. Руфину

        В этом своем письме из понтийской крепости Томы

        Шлет Руфину Назон чистосердечный привет

        С дружеской просьбой прочесть его «Триумф» благосклонно,

        Если уже добрела в Город поэма моя.

5     Скромный это труд, своего недостойный предмета…

        Все же дерзну просить: будь покровитель ему!

        Крепкий и так здоров, что нужды ему в Махаоне —

        Ищет в искусстве врача помощи тяжко больной.

        Так и поэты: большой не нуждается в мягком судействе,

10   Он и придирчивый слух песней легко покорит.

        Я же, чей гений давно пригас в неизбывных страданьях.

        (Или был искони дар мой совсем не силен?),

        Слишком слабый, увы, я нуждаюсь в доброй поддержке, —

        В ней откажи — и все прахом пошло для меня!

15   Книги мои всегда невзыскательной просят оценки,

        Этой же все нрава на снисхожденье даны.

        Трудно ль триумф описать, если ты его видел воочью,

        Что рисовать и как, память подскажет руке.

        Я же в стихах только то закрепил, что жадное ухо

20   Выхватило из молвы, мне заменявшей глаза.

        Разве можно равнять рассказом рожденное чувство

        С тем порывом, какой зрелище в нас возбудит?

        Золота блеск, серебра и пурпура, — все, что пленяло

        Взоры, а я не видал… мне не об этом тужить!

25   Но племен, но стран воплощенные образы — вот что

        Песню питало б мою, сцены разыгранных битв!

        Лица пленных царей, зеркала их дум затаенных,

        Нам помогли бы вложить что-то живое в стихи;

        А всенародный восторг, упоенье, рукоплесканья

30   Самый косный дух воспламенить бы могли.

        Я бы воспрянул к труду при этом ликующем клике,

        Как на призыв трубы к битве солдат-новичок.

        Пусть душа холодна, как снег и лед, холоднее

        Этой студеной страны, где истомился Назон, —

35   Сразу б моя оттаяла грудь, как только, сияя

        На колеснице своей, взору явился бы вождь.

        Стих мой не память глаз, только смутные слухи питали —

        Значит, законно прошу милости я у друзей.

        Ни вождей, ни стран не мог я назвать поименно,

40   Просит работы рука — не с чем работать руке.

        Много ль молва донесла о свершенном? Ничтожную долю

        Много ль поведать мог к письмах к изгнаннику друг?

        С правом бесспорным прошу: не взыщи, любезный читатель,

45   Если ошибся я в чем, что-то совсем пропустил.

        Лире, настроенной в лад хозяина жалобам долгим,

        Было трудно, добавь, в радостном строе запеть.

        Трудно счастливые шли слова на смену печальным —

        Радоваться для меня стало в новинку, Руфин.

50   Как с отвычки глаза избегают яркого солнца,

        Так веселью давно помыслы чужды мои.

        Вот и еще: во всем мила новизна. За услугу,

        Если ты с ней запоздал, — благодаренья не жди!

        Надо думать, немало стихов о великом триумфе

55   Ходит из уст в уста, читано наперебой.

        Свежею их струей утолил свою жажду читатель,

        Что ему чаша моя с теплой и мутной водой!

        Я не медлил творить, не леность причиной задержки —

        Но проживает Назон чуть не у края земли.

        Весть пока доплелась до меня, да пока сочинял я

60   Спешно стихи и к вам шли они — год миновал!

        Немаловажно и то, подобрался ли к розам ты первый,

        Иль запоздалой рукой грабишь обобранный куст.

        Диво ли, если в саду, где лучшим другой поживился,

        Ты на достойный венок вдоволь цветов не нарвешь?

65   Просьба к поэтам: вкривь не толкуйте! Не с вами тягаться

        Ищет Муза моя — лишь оправдаться самой.

        Общая служба у нас, нам равно святая, поэты

        (Если несчастных певцов ваш не чурается хор)!

        Были вы частью моей души, друзья, и сегодня

70   Я и в разлуке к вам думой привычной тянусь.

        Так позвольте вручить стихи мои вашей защите, —

        Сам за них говорить я не могу на суде.

        После смерти придет признанье — а на живого

        Черная злоба тайком точит завистливый зуб.