Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

— Правильно ли я Вас понял, что Вы не согласились дать в показаниях версию, предложенную Володей?

— 26 марта я сказал ему о том, что я скажу так. Потому что я рассчитывал, что когда появится следователь, смогу объяснить, что происходит, какая ситуация. За это время мне подробным образом рассказали во сколько, где, с кем находилась машина, которой я управлял, начиная с 14 марта. Я не могу этого понять. 14 марта 2005 года я в первый раз вез на дачу Квачкова Найденова Александра, но мне рассказали, как я повернул на этой машине налево, не доезжая до поворота в поселок «Зеленая роща», — оказался не тот поворот. Найденов позвонил Роберту и тот пояснил. Там, где был поворот в поселок «Зеленая роща», я ехал по левой полосе и не смог затормозить на снежной шуге и на тормозах прошел этот поворот. Мне сотрудники милиции рассказывали все именно так. Но находились в машине только я и Найденов! Найденов на тот момент не был задержан. Я об этом знаю, так как сотрудники милиции меня спрашивали, где они могут найти Яшина и Найденова. Откуда они знали, куда двигалась машина, что она развернулась на мосту, для меня это непонятно, скорее всего, уже следили за нами.

Дальше получилось так, что 25 марта ночью появились сотрудники Департамента по борьбе с организованной преступностью, который находится на Сухаревке. Я в первый раз увидел Корягина О. В., который пришел и первое, что он сказал, что передает большой привет от Роберта. Я спросил, кто он. Он мне ответил, что это не важно. При этом присутствовал этот Владимир. В дальнейшем от тех, кто меня конвоировал, я узнал, что этот Владимир есть Владимир Сулейманович, что он либо заместитель начальника криминальной милиции, либо начальник. Этот человек допрашивал меня по несколько раз в день по несколько часов. Он мне откровенно сказал, что я один из миллионов, что я пыль, а он царь и бог. Сказал, что я подпишу все, как он мне скажет. Я отказывался давать такие показания, на которых он настаивал, тогда он показал мне папку-файл и пояснил: «Ты вчера фотографии смотрел? Ты понимаешь, что при более тщательном осмотре твоего автомобиля, которым ты управлял, будет обнаружена папка-файл с твоими отпечатками и в ней будет несколько грамм героина. Грамм марихуаны это тебе наглядная демонстрация. Делай выводы».

25 марта в следственном изоляторе был Корягин О. В., еще какие-то сотрудники. Посменно менялись люди в форме, которые дежурили вместе с конвоирами, от которых я узнал, что это тоже сотрудники Департамента (по борьбе с организованной преступностью — Б. М.). Корягин 26 марта объяснил мне, что они были у меня на квартире на обыске 25 марта. Он рассказал мне историю с боеприпасами, которые были обнаружены якобы у меня дома. Также он мне пояснил, что все родственники говорят о том, что эти боеприпасы обнаружил некий сотрудник в коробке с дрелью, которая мне вообще не принадлежала, может теща принесла, я ремонт там делал. Они попробовали свалить принадлежность этих боеприпасов на мою супругу. Корягин предложил мне подумать о себе, своих детях и о своей жене. Мне предложили дать показания о факте оружия и разговоре, который я якобы слышал, включив их при допросе следователем. Т. е. на шестые сутки я пообещал, что я это сделаю. Утром меня вывели из камеры, я увидел мужчину, которого Корягин представил как своего начальника. В дальнейшем я узнал, что это был генерал-майор, первый заместитель начальника Департамента (по борьбе с организованной преступностью — Б. М.) Юрий Алексеевич или Александрович. Я могу дать его рабочий телефон. Он задал мне несколько вопросов. Потом спросил меня, был ли я 17 марта в Подольске. Я сказал, что это может подтвердить большое количество людей. Он сказал, что он мне верит. Потом встал и сказал своим сотрудникам: «Давайте сделаем из него хорошего свидетеля».

Через некоторое время приехал следователь Генеральной прокуратуры, с ним был человек с камерой и была девушка, которую мне представили как адвоката, и которая должна была представлять мои интересы. Утром, еще до приезда следователя, я повторил еще раз, что буду говорить. Когда меня посадили напротив следователя, я спросил, могу ли я узнать, кто он. Он был первым, кто показал мне свое удостоверение, представился мне как Ущаповский Николай Владимирович, сказал, что он старший следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам и что он ведет расследование о покушении на главу РАО ЕЭС Чубайса. Я ему сказал о том, как я попал в этот следственный изолятор, о человеке, который сыграл роль пассажира, рассказал про наркотики, про якобы неподчинение милиции. Адвокат, которого он привел, при этом присутствовала. После чего я сказал, что дома у меня супруга с шестимесячным ребенком на руках, и я должен был утром в день задержания везти ее в больницу, что она меня ищет уже неделю по больницам и моргам. Задал ему вопрос о том, почему я не могу сообщить своим родным и близким о том, что попал в милицию. На что следователь Ущаповский достал свой мобильный телефон, положил на стол и сказал: «Звони». В следующий момент Владимир Сулейманович взял телефон следователя Генеральной прокуратуры в свои руки и сказал: «Ему звонить нельзя». Следователь спросил: «Что значит нельзя?» Владимир Сулейманович предложил ему выйти в коридор. Они вернулись через некоторое время и Владимир Сулейманович мне сказал: «Ты звонишь матери, говоришь, что у тебя все нормально, что скоро ты будешь дома, при этом ты не говоришь, что ты в милиции в городе Твери». Так я сообщил своим родным, что я хотя бы жив.

Дальше был протокол от 27 марта 2005 года. Понимал, что следователь мне никак не поможет. Во время допроса, проводимого следователем, я не стал говорить то, что пообещал сотрудникам милиции, касающееся оружия, каких-то услышанных якобы мною разговоров, так как это была ложь. Я согласился об этом сказать, так как я думал, что будет следователь, и я ему все объясню. Когда он меня спросил касаемо моего алиби на 17 марта, зачем я ездил в игровые автоматы. Я объяснил, что у меня была сломана машина на Таганке, что в игровых автоматах собираются люди, которые занимаются также частным извозом. Мне нужно было отремонтировать машину, а они мне могли помочь. Потом я отремонтировал машину и приехал под утро домой. Я возвращался по Варшавскому шоссе. Потом мне объяснили, что по плану «Поток» есть информация, когда я проезжал пост ГАИ. Я не могу точно сказать, на каком посту ГАИ была зафиксирована моя машина, так как сотрудники милиции сказали, что я был и на Тверской, и на Таганке. Возник вопрос, кто сможет подтвердить, что 17 марта утром находился в Подольске. Я объяснил, где находился утром. Я назвал человека, который меня видел и назвал людей, которые могли меня видеть утром. Результатом этого было то, что человека, которого 15 лет знаю, забрали из дома вечером, сославшись, что приехали клиенты чинить машину. Он вышел из своего дома, его посадили в машину и отвезли на Сухаревскую площадь и заставили расписаться в протоколе, что якобы я просил его сделать мне алиби на утро 17 марта. Когда я приехал домой после Твери, ко мне этот человек пришел и рассказал все. Я спросил его: «Зачем ты подписал?» Он мне пояснил, что сотрудник милиции сказал ему написать в протоколе фразу, что Карватко просил его сделать мне алиби. Мой знакомый отказался подписывать. После чего ему сказали, что они сейчас поедут к нему домой и найдут там что-нибудь. Все это происходило на Сухаревской площади у здания Департамента по борьбе с организованной преступностью. По описанию со слов моего знакомого я понял, что допрашивал его следователь Вадим Адольфович, который сидит в одном кабинете с Ущаповским. В дальнейшем получилось так, что я не подписал протокол и не дал показания, касающиеся оружия, так как никакого оружия не было, я его не видел. Тогда полковник Корягин сказал о том, что против меня имеется ряд протоколов. Он озвучил мне их, они касались наркотиков, боеприпасов, найденных у меня дома. Потом он предложил мне подписать бумагу о сотрудничестве с органами. Я естественно согласился, подписал бумагу и сказал то, что касается оружия, я писать не буду, так как этого не было. Они меня не заставили, тем более следователя уже не было.

Когда меня привезли 2 или 3 апреля в Москву, у нас с Корягиным состоялся разговор, в котором он мне рассказал о том, что у него имеются данные, что самого Чубайса в автомашине «БМВ» не было, что ко всем событиям, произошедшим 17 марта, имеет непосредственное отношение человек, которого он называл как «Пиночет». Он также пояснил, что этот человек работает у Чубайса, занимает большой пост в его службе безопасности. Все события 17 марта были сделаны его людьми. Корягин сказал, что нужно, чтобы я по приезду в Москву дал показания следователю Ущаповскому, что 17 марта я слышал разговор между Квачковым и Яшиным с упоминанием этого человека, «Пиночета», и чтобы было названо «каждый четверг в десять часов». Я не знаю, что означает данная фраза. Я сказал ему: «Извините, таких показаний я давать не буду». Я отказался от дачи таких показаний, так как я этого не слышал. После чего он предложил мне сказать все это следователю Ущаповскому, а без протокола его непосредственному начальнику. Я согласился. Он меня привел к кабинет, где я увидел Юрия Александровича, который задал мне вопрос по поводу того, что я слышал. Тогда я ему повторил то, что мне сказал Корягин. После чего мне показали фотографии человека. Потом Юрий Александрович спросил меня: «А письменно можешь дать эти показания?» Я сказал, что письменно эти показания давать не буду. После этого полковник Корягин с удвоенной силой стал добиваться от меня, чтобы я такие показания все-таки дал. Стал меня запугивать. Я все-таки не дал такие показания. У меня не было желания оговаривать людей из службы безопасности Чубайса из-за инстинкта самосохранения.