Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

за толчком. Одной рукой держась за её плечи, другую Онирис закусила зубами и наполнялась вибрирующей, обжигающей, пульсирующей волчьей бесконечностью — непобедимо-сладостной, изматывающе-нежной. Эллейв начинила её своей страстью до самого горла, и спина Онирис елозила по влажной стенке кабинки. Нервы-ростки древа любви проникли так далеко, что вспыхивали уже в шее и оплели челюсть, которую так свело, что Онирис потом ещё долго не могла толком разжать зубы.

Из кабинки она выходила красная до корней волос, а Эллейв, посмеиваясь, нежно потеребила её за ухо. Онирис была готова сквозь землю провалиться, а её дерзкий и сумасбродный волк шёл мягкой уверенной походкой, довольный и на время насытившийся. Его не волновали улыбочки и остроты посетителей мыльни, до которых всё-таки долетели звуки из их кабинки.

— Всё хорошо, любимая, — обдала Эллейв жаром ласкового дыхания рдеющее ухо Онирис. — Ты моя жена, ничего постыдного в этом нет. — И добавила, обращаясь ко всем сразу: — У нас медовый месяц, ребята. Эта самая прекрасная и восхитительная на свете женщина — моя супруга!

Здесь были и те, кто знал Эллейв. Они принялись осыпать её поздравлениями, от которых щёки Онирис разгорелись так, что хоть яичницу на них жарь, а счастливая и влюблённая обладательница самой восхитительной женщины отвесила общий поклон и, прижав руку к груди, сказала:

— Спасибо, ребята!

Тем временем закончившая своё омовение Одгунд подошла к ним. Наградив Эллейв воспитательным тычком в бок, она прошипела:

— Зараза ты сумасшедшая! Что, до спальни потерпеть не могла? Вогнала девочку в краску...

Эллейв вскинула брови и округлила глаза — сама невинность.

— Кого это я вогнала в краску? Онирис просто от горячей водицы раскраснелась. — И промурлыкала умилённо: — Кто это у нас тут такой румяный? Что это за красавица?

Онирис снова очутилась в кольце озорных объятий её ласкающих, тискающих рук, осыпаемая градом жарких и звучных чмоков, а Одгунд со сдержанным и приглушённым возмущением процедила:

— Эллейв, ну имей ты совесть и хоть какие-то приличия!

Та только клыкасто смеялась и тискала Онирис, которая от стыда закрыла лицо ладонями и уткнулась ей в грудь. Так они и перешли в цирюльню, где Эллейв, усевшись в свободное кресло, сказала:

— Меня — начисто, а с головки моей супруги не должно упасть и волоска! Её бережно высушить и уложить. Любовь моя, вон кресло-сушилка — иди туда.

Онирис села в кресло у стены, над которым висела чаша наподобие колокола. Из неё подул тёплый воздух, поступавший по серебристой трубе из недр одушевлённого здания. Голову Эллейв покрыли мыльной пеной, а Одгунд попросила только придать аккуратную форму её бакенбардам. Они росли очень быстро, и на её щеках уже темнела густая и бархатистая шёрстка, а голову покрывал коротенький ёжик.

— Да ладно, тебе же понравилось, — подначивала Эллейв, смешливо блестя клыками. — Не хочешь повторить?

— Нет, — сухо ответила Одгунд. — Меня устраивает моя стрижка. Короче мне не нужно.

Впрочем, подумав, она решила, что совсем чуть-чуть подстричься всё же можно, и попросила немного укоротить виски. Мастер очень плавно и искусно выполнил переход с висков на щёки: по бокам головы длина волос книзу уменьшалась, а бакенбарды от висков к нижней челюсти удлинялись. Им придали треугольную форму кливера, весьма модную и популярную среди моряков.

Эллейв сказала, что ей нужна полная чистота и порядок, и её желание было выполнено с блеском. Оценив ладонью качество работы, она кивнула:

— То, что надо.

Дующая тёплым ветром чаша быстро высушила волосы Онирис, и ей заплели их в скромную и простую, но безупречно аккуратную корзинку — к её немалому удивлению, поскольку она полагала, что сотрудники цирюльни для моряков обучены только стричь и брить. Её чистые пряди сияли золотом, искусно заплетённые, а едва заметный серебристый пушок с её щёк всё же счистили бритвой. Сама она этого не делала, не видя надобности. Кроме того, у неё была крайне чувствительная кожа, которая легко раздражалась от бритья, и она опасалась, как бы по щекам не пошли красные пятна. Однако мастер смазал её лицо резко пахнущим средством, от которого кожа с минуту горела, но постепенно успокоилась. На ней не осталось ни пятнышка, но лицо слегка стянуло: поры сузились, кожа стала идеально гладкой. В заключение её сбрызнули очень приятными духами со сладковато-свежим ароматом. Похоже, здешние цирюльники знали своё дело.

Ожидая завершения обработки одежды, они заказали по высокому бокалу ягодного морса со льдом. Онирис приложила запотевший холодный сосуд к щекам, всё ещё горевшим после приключения в кабинке. Ей ещё не доводилось переживать такую мучительную, но ни на что не похожую смесь стыда и наслаждения... А вот глаза её любимого волка были совершенно бесстыжими, смеющимися, пронзительно-ласковыми, а тёмные пушистые лучики ресниц придавали им какую-то почти детскую невинность. Ресницы у Эллейв были действительно как у ребёнка — длинные, густые и загнутые кверху, гораздо темнее волос. От этого совершенно особенного сочетания силы и детскости нутро Онирис нежно ёкало и сжималось от желания тискать и целовать, сгрести Эллейв в объятия и щекотать эти ресницы губами.

Наконец они оделись, расплатились и вышли из мыльни, направляясь к багажному хранилищу. А навстречу им спешили трое морских офицеров: две женщины и один седой коренастый господин со старым сабельным шрамом на щеке. Одна из женщин, темноволосая и темноглазая, была удивительно похожа на Одгунд, а вторая и цветом волос, и чертами лица напоминала госпожу Игтрауд в молодости. Обе были стройны и изящны, высокого роста, в прекрасно сидящих, подогнанных по фигуре мундирах и белых перчатках.

— Трирунд, Иноэльд! Дядюшка Роогдрейм! — радостно воскликнула Эллейв. — Вы пришли нас встретить?

Темноволосая навья, расцеловавшись с ней, ответила с добродушной усмешкой:

— Здравствуй, Эллейв, здравствуй, дуэлянтка ты наша... Игтрауд с Арнугом сами вас хотели встретить, но сегодня утром малыши попросились в этот мир. Конечно, дома был переполох... Никто не мог отлучиться, вот нас и послали как самых бестолковых и только путающихся под ногами.

Несмотря на поразительное сходство с Одгунд, мимика у неё была более живая и выразительная, голос — весёлый и звучный, а глаза — жизнерадостно блестящие, с ласковой и шутливой лукавинкой. Нрав её, судя по её приветственной речи, тоже отличался склонностью к юмору и веселью. Совершенно очевидно, что это была сестра-близнец Одгунд, Трирунд. Впрочем, имелись у них и различия: в тёмной косице Трирунд, несмотря на ещё относительно молодой возраст, серебрились седые ниточки, а левую бровь пересекал небольшой шрам.