Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

к этой трассе упорно грезившие друг о друге, как только и можно грезить в бескрайней пустыне. Его конечная – или, если угодно, начальная – точка находится километрах в 30 к западу от города Сианя – наследника древней китайской столицы Чанъань. Веками Шелковый путь взращивал в сердце азиатского континента космополитическую атмосферу свободного смешения (невозможного, кстати, без взаимного уважения) народов, рас, языков, религий. По существу, это была первая в человеческой истории сила реальной глобализации мира. Но за переливами его многокрасочной жизни и сплетением культур внимательный взгляд будущего историка разглядит, возможно, и некий внутренний путь человеческого духа от бытового космополитического гуманизма к новой универсальной человечности, проблескам чувства всемирной со-ответственности, которое всегда таится в стремлении людей к согласованию их идей и идеалов.

Это начало/конец Шелкового пути – место примечательное сразу в нескольких отношениях. Здесь среди невысоких живописных гор стоит даосский монастырь Лоугуаньтай, что значит «Терраса обозрения с башней». Монастырь состоит из двух частей: восточной и западной. В восточной части, по преданию, знаменитый даосский мудрец Лао-цзы, взойдя на башню террасы обозрения, написал свой трактат «Дао Дэ цзин», после чего ушел «в западные пески», где, по версии даосов, стал Буддой и проповедовал для западных варваров свое учение в буддийском изводе. Может быть, как раз на этой смотровой башне Лао-цзы пришла на ум первая истина всемирности мира: на мир надо смотреть, исходя из мира и сообразуясь с ним. Но если мир есть зеркало самого себя, то это зеркало, говорит Лао-цзы, – темное, все и вся скрывающее. Мы смотримся в зеркало отсутствующего, и уж чего-чего, а другого как раз не дано. Случайно или нет, в этом месте всеобщего видения-невидения вырос один из лучших каллиграфов современного Китая и по совместительству настоятель монастыря Жэнь Фажун.

Между тем в западной части монастыря, в десятке километров от восточной, высится «могильный холм Лао-цзы» с таинственно-бездонной пещерой, где даосский патриарх провел в медитации свои последние дни и, согласно одному преданию, там же бесследно исчез. Вход в пещеру опоясан «небесными письменами» – надписью из шифрованных иероглифов, в которой сообщаются секреты даосского «взращивания жизни». Между тем еще в 1956 г. местные власти, оценившие пропагандистский потенциал этого места, «открыли» здесь могилу великого даоса, поставив при ней памятную стелу.

Тайну своей жизни Лао-цзы запечатал тайной своей смерти. Эту тайну можно написать и даже расписать, но ее нельзя прочитать. Но, может быть, о ней скажут небеса? В день, когда мы поднялись к пещере Лао-цзы, с вершины его холма открывался невероятно живописный вид: из склонов соседних гор вытекали струйки белого тумана и сворачивались гигантскими клубами, уплывавшими в серый небосвод. Казалось, в этом ущелье земля и небо сливались в один извилистый, как спираль Великого Дао, путь, в одну нерукотворную пропись правды, приглашая нас взойти в небесные чертоги…

А на полпути между двумя отделениями монастыря стоит накренившаяся как Пизанская башня пагода из желтого кирпича. Ее построили в VII в. по приказу императора танской династии в месте, которое в памятной надписи при пагоде названо Царством Великое Цинь (Дай Цинь го). Так древние китайцы называли Римскую империю. В Древнем Китае эту загадочную страну на дальнем Западе считали во всем подобной Срединному царству: тамошние жители выделялись ученостью и благонравием, одевались в шелка, ездили по прямым, ровным дорогам с почтовыми станциями и т. д. А назвали это место Великим Цинь, наверное, потому, что здесь в Раннее Средневековье существовала большая община выходцев из самых дальних стран западного края. Среди них были христиане несторианского толка. Именно здесь уже в XVII в. католические миссионеры обнаружили каменную стелу с надписью на китайском и сирийском языках, в которой рассказывалось о местной христианской общине. Оригинальную плиту давно перевезли в Сиань, рядом с пагодой стоит ее копия. И кстати, не для того ли построили пагоду, чтобы гостям с Запада было где помолиться?

Если Шелковый путь по факту – безлюдная пустыня, то по своим последствиям он – многолюдное торжище, пространство человеческого общения, праздник жизни. Рассматривая экспонаты исторического музея в городе Датун, который без малого две тысячи лет назад в качестве столицы царства Вэй и под именем Пинчэн был конечным пунктом тогдашнего Шелкового пути, зримо представляешь себе многоликую и многоязыкую толпу на улицах этого города, где скапливались плоды земли и изделия человека со всех пределов мира. В окрестностях Пинчэна строились грандиозные пещерные храмы, посвященные пришедшим с запада буддийским богам. Это был подлинно космополитический город – может быть, первый в человеческой истории. Самое удивительное то, что эта мировая столица возникла стараниями правителей из кочевого племени, совсем недавно спустившегося с маньчжурских гор. Что пробудило в них страстное желание обнять весь мир? Только ли богатство и слава? А как насчет духовных ориентиров? Вот самый простой ответ: ритуальная обходительность конфуцианства создавала пространство человеческой совместности и сотрудничества, даосская идея естественности указывала на сокровенную сообщительность в человеческом общении, а буддизм проповедовал равенство всех людей в истоке (читай: пустоте) их природы. В итоге получалась цельная и действенная система человеческой социальности.

Но вернемся к истории Шелкового пути. Связанное с ним название «Великая Цинь» по-своему тоже примечательно. Оно долго было самоназванием древних китайцев, и именно от него произошло название Китая в Западной Азии: Sina. Китайцы же перенесли его на великое царство в западных пределах мира и впоследствии назвали так уже конкретную местность, где селились пришельцы с крайнего запада. Вот так в названии Цинь взаимно отражались, сливаясь воедино, величайшие страны Древнего мира. А взаимное отражение, как известно, есть самый наглядный образ вечно сокрытого всевидения: образ бесконечности. И это лучшая характеристика евразийского мира: места, где

Земля сходится с Небом,

Человеческое и природное друг в друга преломляются,

Запад встречается с Востоком.

По Алтаю и Монголии

Как представить русского человека без азиатской шири и азиатского раздолья? В аккуратно расчерченной и просчитанной, скученной и скучной Европе он чахнет и звереет. А на сибирских просторах, наоборот, спокоен и благодушен. Не встречал в России человека, который не испытывал бы восторга перед Сибирью, даром что в Сибирь ссылали. Оно, может, и к лучшему. В России чем дальше от глаз начальства, тем вольготнее. А побывать в сокровищнице Сибири: в Хакасии, Алтае, Тыве – мечта каждого русского. Вот и я дожил до исполнения этой мечты: проехал с друзьями и давними спутниками через весь Алтай, побывал на заповедном плато Укок, а потом через девственные горы и озера Западной Монголии добрался до Ховда и дальше в Улан-Батор. Насыщенное