От царской Скифии к Святой Руси - Владимир Ларионов

Наверное, далеко не случайно, что как раз святому Киприану, ученому-великомученику, было суждено заложить основы особого образа христианского воина и христианского героя-мученика. «Церковь мучеников» становилась ратью смелых духом, достойной имени воинства Христова. Первые христиане и судили о себе по военным меркам. Военной терминологией определялась степень верности Христу. Духовные и интеллектуальные критерии приверженности евангельскому учению оставались где-то на втором плане. Ощущение передовой линии фронта диктовало христианам иные психологические установки, чем в более поздние времена.

«Воинство Христово» противопоставлено было тогда «воинству земному», но в то же самое время и было соотнесено с ним по следующим параметрам: бесстрашие, упорство и постоянство в борьбе до победы или славной смерти. Христианство изначально было верой, за которую жизнь отдавали стоя, а не на коленях. Недаром среди первых христиан всегда так много воинов, восхищавшихся невиданным мужеством первых подвижников. Выбор римских солдат в пользу Христа был предопределен доблестью первых мучеников, чьи подвиги делали смешными культы ветхих богов, чей напыщенный воинский антураж скорее скрывал бессилие и трусливое малодушие их адептов, чем возбуждал ревнование к подвигу во имя веры. И далеко не случайно, что в Северной Европе первыми христианами становились дружинники князей, рексов и конунгов.

Так было на Руси, в Скандинавии, в Англии, Франции и Германии. Христианин шел по жизни с высоко поднятым челом, как солдат-победитель, а не как раб с низко опущенной головой. Воинство Христово, имевшее на заре своей истории на вооружении одно духовное оружие, было тем не менее истинным воинством. Это была самая настоящая армия, со своей дисциплиной, уставом, чувством жертвенности. И пусть типология и культ мучеников создавались на основе типологии культа древних героев, то, что святой Августин передавал при помощи термина «герой» понятие мученичества, не следует сводить к вопросу о стилистических приемах. Вне всякого сомнения, между языческим культом героев и христианским культом мучеников немало точек соприкосновения. И тот и другой культ имели центром определенное место — могилу героя, алтарь, памятник, и время поклонения — особые дни, посвященные их памяти. Языческому обычаю справлять тризну на могиле усопшего был противопоставлен христианский обряд евхаристического поминовения. Но не следует упускать из внимания, что подобный мартирологический опыт находит себе оправдание и образец для подражания прежде всего во Христе. Речь шла о посильном повторении жизненного пути Спасителя. Мерилом земного бытия христианина был сам Христос, указавший путь: «Приходи, последуй за Мною» (Марк, 10, 21).

Основная причина, по которой ранние христиане становились антагонистами империи, был культ идолопоклонства. Не будь этого препятствия, главная причина трений между военными и христианским вероисповеданием не существовала бы как таковая. Как только святой царь Константин в октябре 312 года постановил, чтобы распятие стало отличительным знаком его легионов, и крест прочно вошел в военную символику, препятствия для службы христианина в армии были устранены. Символ распятия стал окружен особым религиозным почитанием. Христианская хоругвь — Лабарум стала для всех солдат тем, чем были раньше священные, окруженные почитанием и обладавшие, по мнению солдат, способностью отпугивать врага языческие культовые предметы. Отныне у веры и империи была одна судьба.

Сама синергия, благодатная помощь Свыше в содействии земным усилиям христианина к максимально возможному обожению пронизана ратным духом. Для христианина жизнь есть брань, со своими пороками и с искушениями. Аскеза схожа с ратным трудом воина. Современный русский мыслитель Александр Елисеев пишет: «И воин и аскет одинаково уходят из мира в обстановку изолированного братства; и тот, и другой выделяются из других особой строгой формой; и тот, и другой терпят лишения».

«Монах подобен воину, идущему на брань, — писал святой Ефрем Сирин, — который отовсюду ограждает тело свое полным вооружением, трезвится до самой победы, и беспокоится, чтобы вдруг не напал на него враг, и чтобы ему, если не примет предосторожностей, не попасть в плен. Подобно и монах, если приводя себя в расслабление, обленится, то удобно уловляется врагом; потому что враг влагает в него нечистые помыслы, которые принимает он с радостью...» Святой Ефрем советовал монахам: «Когда взойдет на тебя лукавая мысль; извлеки меч свой, то есть возставь в сердцах страх Божий, — и посечешь всю силу вражию. А вместо воинской трубы употребляй Божие Писание...»

Александр Елисеев справедливо указывает: «Сходство между ратным трудом и аскезой не случайно — оно имеет сущностный, метафизический характер. Воинское делание и подвижничество аскета одинаково направлены на мистическое преображение личности человека, предполагающее уничтожение старого, ветхого Я. Оно, это Я, подвержено порокам, предельно несовершенно, тленно, оно удерживает человека во мраке мира сего... необходимо «умереть», чтобы воскреснуть в новом, преображенном качестве, стать «Богом по благодати и усыновлению» (выражение Святых Отцов). Такая задача стоит перед всеми, но аскет и воин решают ее успешнее всех. Аскет, ушедший из мира, как бы умирает для него, отсекая от себя все страсти, питающие греховное ветхое Я... Воин тоже уходит из мира, изъявляя Готовность погибнуть за высшие ценности... Он отважно бросает свое ветхое Я на алтарь победы, подвергая его смертельному риску. Этим он как бы говорит: «Если хотите и если сможете, то возьмите его, я взыскую более высокого и более вечного». И не случайно в Средневековье считали, что павший на поле битвы сразу попадет в рай...» (при условии христианского отношения к воинскому подвигу).

Отец Церкви Аврелий Августин дал первую систематическую христианскую доктрину войны. Но еще и до него на эту тему писал Амвросий Медиоланский с предельной ясностью. Амвросий клеймил позором насилие и человекоубийство, однако он оправдывал любые действия христианской империи, направленные на самосохранение. Амвросий оправдывает войну, восстанавливавшую попранную справедливость. Он считал, что Церковь в отношении империи несет бремя ответственности как наследница и преемница. Амвросий был духовником императора Грациана. Вместе с ним он заложил основы имперского христианского самосознания. В момент тяжелейшей опасности, нависшей над империей, структуры которой рушились буквально на глазах, возникла необходимость пересмотреть вопрос об индивидуальном поведении христианина на войне как воина.

Прежде солдат должен был уничтожать противника. Теперь же вопрос был поставлен иначе: праведной, справедливой или нет является сама война. Таким образом, в христианской империи война перестает быть ответственностью, лежащей бременем на совести одного человека, а становится проблемой ответственности всего общества, то есть проблемой социально-духовной. Амвросий, идя по следам Цицерона, утверждавшего, что есть два способа совершения несправедливости: первый — самому совершать несправедливость, второй — допускать, чтобы другие, совершающие несправедливость, оставались безнаказанными, пришел к выводу, что и войны бывают такие, какие было бы несправедливо не вести! Определять же, какая война справедливая, а какая нет, благословлять на ратный труд, по мнению Амвросия, имела право одна только Церковь, вместилище истины и мерило справедливости. Подобное учение не только заставляло христиан принимать участие в войнах, по определению Церковному являвшихся справедливыми, но и наделяло саму Церковь решать в империи вопросы войны и мира.

Итак, по взглядам Амвросия, справедливой считается война внешняя, ведущаяся во имя спасения христианского Отечества от агрессоров, но справедлива и гражданская война, ведущаяся ради избавления христианского общества от разбойников и нечестивых правителей. Именно в тот момент, когда судьба христианской империи зависела от ее воинских успехов, по вопросу о войне высказался и Аврелий Августин. По мнению Августина, дисциплина — единственное, что может спасти Церковь и государство от развала. Восстановление единства, считал он, есть восстановление мира и путь к спасению. Такими представлялись ему цели и задачи войны, войны праведной и справедливой: «Естественный порядок вещей, стремящийся к установлению мира среди людей, требует, чтобы решение и право начать войну принадлежало государю. Солдаты же должны беспрекословно выполнять приказы своих командиров во имя мира и общего спасения. Пусть сам государь и запятнал себя несправедливостью, но он военачальник. Приказ начальника делает солдата невиновным в совершенных государем злодеяниях».