Схватка с чудовищами - Юрий Карчевский

— Игнат Пантелеймонович, отдайте приказ изменить меру пресечения «арест» и передайте Буслаева мне на поруки.

— Ты часом не рехнулся, полковник? — выпучил глаза генерал.

— Без него мы завалим разработку шпионов, которых осталось взять с поличным. Ни меня, ни вас за это не похвалят.

— Мое слово — закон! И изменять решение я не намерен.

— И все-таки прошу вас. Дело очень ответственное.

— Тебя что, полковник, развернуть кругом и шагом марш?

Новиков развернулся на выход из кабинета.

— Отставить! — раздалась команда. Новиков решил, что генерал одумался, остановился. — Пока Буслаева не приставили к стенке, полковник, направь к нему в тюремную камеру толкового оперативника. Пусть выведает у него все, что он замышлял в отношении реализации агентурного дела «Альбионцы».

— Но ведь по-человечески….

— Преступник — не человек! — резко прервал генерал Новикова. — Все! Выполняй, полковник, мое приказание!

Солнечный луч, проникавший в камеру через зарешеченное предпотолочное оконце освещает лишь нары и сидящего на них человека со смуглым, заросшим черной щетиной лицом, оттого неопределенного возраста. Все эти дни он был молчалив. Сегодня же, видимо, освоившись, проявил словоохотливость. Спросил:

— За какие грехи тебя здесь держат, братишка?

— Грехи, — ухмыльнулся Антон и вздохнул. — Если бы был грешен… — Подумал, как далеко видела мама, предупреждая об опасности.

— Страшно, — посочувствовал сокамерник в задумчивости. — Впрочем, сейчас сажают и ни за что. Лучших людей гноят в тюрьмах, расстреливают. Но ведь так и род человеческий можно извести, сливки народа уничтожить. Останутся на свете одни дебилы, крысы, да тараканы с клопами.

— Не знаю, не знаю… — осторожно отреагировал Буслаев.

— Да, брат. Плохи наши с тобой дела. Я брошен в эти застенки только за то, что фамилия мне досталась немецкая от деда. А ты и вовсе, получается, без вины виноватый. — Подумав, спросил: — Может быть, кто из друзей настучал на тебя, не размышлял над этим?

Дотошность эта, стремление влезть в душу показались Антону подозрительными, и он решил присмотреться к нему, а при случае найти способ проверить, убедиться в этом.

— Да нет, друг не предаст, — сказал он.

— Ну, единомышленник, соучастник. Я в юридических тонкостях не разбираюсь.

— Так ведь от этого не уйти. Потребность открыть душу другому заложена в любом человеке.

— Все это верно, конечно. А я тебе вот что скажу: не каждому можно довериться. Иной, преследуя свою мерзкую цель, поспешит властям донести: так мол и так, антипатриот объявился. Ну а там долго раздумывать не станут. Соседка соседа предает. Сын — отца родного.

— Встречаются и порядочные люди, — возразил Буслаев.

— И мне не доверяй. О чем не считаешь нужным, не говори.

— Я не думаю, что вы можете заложить человека, — бросил Антон пробный шар доверия. — Вы правы: я не один действовал. Надеюсь, фамилии вам знать не обязательно. — Неожиданно спросил: — Римскую историю знаете?

— Проходил, — ответил сокамерник. — Я университет заканчивал.

— Тогда поймете меня. Трое нас, и все завязаны, пусть это вас не шокирует, на одном антигосударственном дельце. Один из соучастников — плебей, другой — патриций. Оба располагают великолепной возможностью успешно подрывать систему.

— Стало быть, один — аристократ. Другой — нечто низшее. А твое место среди этих «римлян»?

— Плебей знает о моих настроениях, хотя с ним я был связан меньше и встречался реже. С патрицием же работал плотно, связь была самая непосредственная, практически повседневная…

Буслаев говорил, а в голове было совсем другое: как бы о его аресте не узнала мама. Может не выдержать…

— Но даже в том, что ты рассказал мне, признайся этому прохиндею, — вдруг заговорил сокамерник. — На суде откажешься от показаний, как данных под воздействием угроз. Не выдержал и оговорил себя. Следствие будет скомпрометировано, а тебя отпустят, да еще и за вынужденный прогул заплатят.

— Наивный вы человек, если так думаете… А может быть, у вас такая задача?..

— О чем ты говоришь? Помилуй Бог! Больше слова не скажу, коли подозреваешь в нечистоплотности.

В тот вечер сокамерник был вызван на допрос. Антон ходил по диагонали камеры, анализируя его поведение. Подумал: «И все-таки он провоцировал меня. И я ему-таки кое-что „выдал“… Впрочем, дальнейшее покажет, прав я или ошибаюсь. Но как бы Телегин ни старался уличить меня в „преступных“ делах, я должен отметать любые обвинения. Лучше умереть, чем признать то, чего не было, и тем самым уронить свою честь, пойти против совести!»

Буслаева следователь Телегин вызвал на очередной допрос в полночь, после того как сам отдохнул и согласовал свою тактику в отношении него с генералом Петровым.

В небольшом кабинете было светло. И хотя он находился на втором этаже, даже сюда проникало обычное тюремное зловоние — запах немытых тел подследственных и содержимого параш.

— Ну как, начнем давать показания? — прикуривая от зажигалки, спросил Телегин.

— Я преступлений не совершал! — твердо ответил Антон.

— Но пойми, Буслаев. Это в твоих интересах. Я по-дружески хочу вытащить тебя из ямы, в которой ты оказался. Зная все, мне легче будет найти смягчающие вину обстоятельства, а может быть, и добиться твоего освобождения.

— Защити меня, Боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь…

— Из Библии небось? — спросил Телегин.

— Приписывают французскому философу Вольтеру. И даже Юлию Цезарю. Да и какая разница?!

— Иностранщина, значит…

— Тупица ты, Телегин. И лизоблюд! Тебе лишь бы набрать на меня побольше крамолы. Валяй, набирай. По правде говоря, мне за тебя стыдно. Ты — мерзавец, а меня совесть грызет.

— Я несу службу. Ты же не отдаешь себе отчета в том, к чему может привести твое запирательство на следствии.

— По тому обвинению, которое мне предъявлено и которое я полностью отвергаю, как сфальсифицированное, в любом случае мне грозит высшая мера наказания.

— Главное, цепляться за жизнь, Буслаев! Любыми путями. А иначе — конец всему.

— Верно. Нет ничего выше жизни. Но не такой же ценой ее сохранять, как ты предлагаешь, как свою «драгоценную» жизнь бережешь.

— Знаешь что! — Телегин встал. — Тяжелый и недальновидный ты человек… Не хочу тебе угрожать. Но пойми: может пострадать семья, — спокойным тоном сказал следователь. — У тебя же — дети, любимая жена. И в один момент все это может рухнуть. Задумайся хотя бы над этим. Или тебе безразлична судьба семьи?