Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Анатольевна Никитина

в Хунани музыка в первую очередь используется как инструмент духовной магии. Этому меня учили с детства. Моя бабушка была крестьянкой, выращивала овощи, и с самого детства, с трёх лет, я помогал ей на огороде. Я всегда с интересом наблюдал, как мимо нас проходили похоронные процессии с музыкантами. Это были времена китайской Культурной революции. Мой сосед, Мао Цзэдун, приказал: никакой западной музыки, никакой русской классической музыки, разрешается только Интернационал. Это была единственная музыка с Запада, которую можно было у нас услышать. Если слушаешь Бетховена – смерть, Чайковского – смерть, Дебюсси – тем более тебе светит смертная казнь. Было очень опасно. Конечно, я ничего такого не слушал, я был маленьким ребёнком, но меня очень привлекала деревенская народная обрядовая музыка – для похорон, свадеб и других ритуалов.

Ирина: Просто звуки музыки?

Тан Дун: Да. И этот мир звуков открыл мою душу. Я спрашивал: а зачем тем, кто уже умер, эти концерты? А моя бабушка объясняла, что у нас в Хунани мы ценим только такую музыку, которую будут исполнять как минимум 500 лет. И это был мой первый урок, как нужно сочинять музыку. Всегда задаваться вопросом: будет ли твоя музыка исполняться как минимум лет 500 после твоей смерти? Достойны ли твои композиции, чтобы жить так долго на мировой сцене? Это в дальнейшем помогало мне находить контакт с любой аудиторией, будь то в Вене, Париже, в Китае, в Венеции. Я всегда ношу в себе детские воспоминания: что бы я ни делал, это должно сохраниться как минимум на 500 лет и через 500 лет говорить людям о чём-то.

Ирина: По сути, надо писать для вечности. Тан Дун, получается, что вы в детстве вообще не слышали западной музыки и тем более звучание симфонических оркестров?

Тан Дун: Да, тогда я не слышал западной музыки. У себя в Хунани я уже в подростковом возрасте стал очень известным шаманом-музыкантом. Если в нашей деревне кто-нибудь умирал или намечалась свадьба, все звали на помощь маленького Тан Дуна. А все потому, что я провёл детство в деревне у бабушки и научился там шаманской музыке. Я играл на всевозможных инструментах, но на таких, которые вы не встретите в западных консерваториях: я использовал воду, дерево или пень, бумагу, огонь – органические инструменты.

Ирина: И сочиняли органическую музыку?

Тан Дун: Да. Это были мои первые опыты. Несмотря на то, что я был таким востребованным подростком, я постоянно учился и развивался. И вот, как-то раз я обрабатывал рисовое поле у себя в Хунани, мне было, наверное, лет тринадцать, и вдруг я услышал по громкоговорителю: «Внимание! Через десять минут прозвучит важная трансляция из Шанхая!» Я удивился, о чём это они? И зазвучала музыка. Я подумал – ого, что же это такое? А это был Бетховен. И я подумал: о боже! Это так невероятно прекрасно! Эту музыку исполнял Филадельфийский оркестр. Ричард Никсон был с визитом в Шанхае и привез Филадельфийский симфонический в Китай. Я закончил работу в поле и сказал бабушке: «Я больше не хочу выращивать овощи, не хочу растить рис». Она удивилась: «А чем же ты хочешь заняться?» Я хочу стать Бетховеном! Вот так. Бабушка сказала: «Ты что, с ума сошёл? Будь шаманом, шаманы зарабатывают побольше, чем всякие бетховены!» В общем, как только я услышал, как Филадельфийский оркестр играет Бетховена, я забросил шаманизм, рис и овощи и начал воплощать свою бетховенскую мечту. Но знаете, это оказалось судьбоносное влечение, потому что через 20 лет я подписал свой первый дирижёрский контракт именно с Филадельфийским оркестром. А сорок лет спустя, в Пекине, я сочинял музыку для Филадельфийского симфонического, который приезжал в Китай, чтобы отметить 40-летие визита Никсона в Китай. Так что моя связь с Филадельфийским оркестром и с Бетховеном оказалась действительно судьбоносной.

Ирина: Это судьба! Вы воплотили в жизнь мечту! Сколько вам было лет, когда вы переехали в Шанхай?

Тан Дун: В 18 лет я поехал в Шанхай на прослушивание для поступления в Центральную консерваторию. Центральная консерватория находится в Пекине, но прослушивание проводилось и в Шанхае тоже. Конкурс был 25 000 молодых соискателей всего на десять мест по специальности композиция.

Это было в 1977 году, потому что в 1976-м умер Мао и закончилась Культурная революция. С 1977 года открылись университеты, а до этого все высшие учебные заведения были закрыты, все школы закрыты, и молодёжь рассылали в сельскую местность или на фабрики, чтобы обучать или переучивать на месте.

Ирина: Такой конкурс! 10 мест на 25 000 человек?! Просто невероятно! Столько людей хотело стать композиторами?

Тан Дун: Да. Было очень трудно, конкуренция жесточайшая, много молодых людей из Шанхая имели отличное музыкальное образование. Шанхай интересный город, лидер современной китайской цивилизации.

Ирина: В начале XX века там жило много эмигрантов. Наверно, это сыграло свою роль?

Тан Дун: От евреев и до русских белогвардейцев, и голландцы, и датчане. Мне было трудно, потому что все молодые люди – воспитанники шанхайской культуры: кто-то написал три симфонии, кто-то сочинил три струнных квартета. И вот очередь дошла до меня, учитель спросил: «А ты с чем пришёл, Тан Дун из Хунани?» Я ответил, что умею играть на скрипке, и показал мою скрипку. Меня спросили: а почему на скрипке только три струны? Я сказал: четвёртая совершенно лишняя, трёх достаточно, и предложил сыграть какую-нибудь импровизацию. Учитель спросил: «Знаешь что-нибудь из Моцарта?» Я спросил: «Какого Мо? Мо-царта?» Учитель сказал: «Зачем тебе скрипка, если ты не играешь Моцарта? Сыграй тогда, что умеешь». Тогда я предложил: покажите на карте – на стене висела