Совьетика - Ирина Маленко

«This morning I woke up in a curfew,

Good God, I was a prisoner too…

Could not recognize the faces standing over me -

They were all dressed in uniforms of brutality…

How many rivers do we have to cross

Before we can talk to the boss?

All what we’ve got, you see, we have lost;

We must have really paid the cost…»

«Most people think,

Great God will come from the skies,

Take away everything

And make everybody feel high.

But if you know what life is worth,

You will look for yours on earth:

And now you see the light,

You stand up for your rights.”

Одна из его песен неизменно ассоциировалась у меня с Горби:

«Them crazy, them crazy -

We gonna chase those crazy

Baldheads out of town;

Chase those crazy baldheads

Out of our town.

… Now you look me with that scorn,

Then you eat up all my corn.

… Here comes the conman

Coming with his con plan.

We won't take no bribe;

We've got to stay alive.»

Гений Боба Марли в том и заключается, что поет он об общечеловеческом, его бунтарские песни универсальны – они могли бы быть песнями любого, в любой точке планеты, вне зависимости от времени…

Незадолго до того, как был установлен смертельный его дианоз, американское ЦРУ предложило Бобу сотрудничество, понимая силу его влияния в странах «третьего мира». Боб остался верен себе: он не только отказался от сотрудничества с этим гнусным заведением, на чьих руках – кровь миллионов и миллионов людей во всем мире, но я рассказал об этом в песне : «Rasta don’t work for no CIA», поет он в песне «Rat Race»…

И главное в нем – не то, что он был не марксистом, а именно это!

Я буквально заболела его музыкой тогда. Нет, конечно, я не стала растой сама – незачем смешить людей, ты не можешь быть тем, кем ты быть не рожден. Но мое теоретическое, марксистское, по литературе знание растафарианцев наполнилось после этой поездки новым, живым содержанием. Ибо я не только смогла, наконец, услышать все песни Боба и познакомиться с его биографией, но я увидеть настоящих, живых раста и даже побывать на концерте ямайского поэта Мутабаруки в Амстердаме…

…Ханс решил сопровождать меня на тот концерт в амстердамском «Мелквег»- потому что уж слишком поздно было мне одной возвращаться через весь город, даже и на велосипеде. Мое первое впечатление? Потрясение от количества белых голландцев в растафарианских беретах, притворяющихся теми, кем они не могли быть.

– Ты чувствуешь запах? – спросил Ханс.

– Какой запах? – совершенно честно спросила я, до слез растрогав его своей невинностью. В воздухе действительно был какой-то сладковатый дымок, на который я не обратила ни малейшего внимания. Оказывается, народ покуривал травку…

Мутабарука – толстый, очень темнокожий я подвижный мужчина средних лет, весьма живописной внешности (в растафарианских цветах – цветах эфиопского флага, с неизменными «дредлокс») – запел речитативом… Многие из его песен были направлены против обеих «империй зла», как СССР, так и Америки, не дающих развивающемуся миру, по его мнению, жить по-своему. Я не обиделась, но попыталась его понять. Я думаю, что одна из бед нашего прошлого – в недооценке своеобразного характера развития различных стран и в педантичных попытках навязать другим народам формы решения проблем, которые могли быть действенными в наших условиях, но не срабатывали в других. Только представьте себе нашего типичного партийного аппаратчика вроде Николая – который высокомерно считает, что лучше вас знает, что вам нужно, – и вы сможете понять немного Мутабаруку…

На том концерте я познакомилась и с Катариной – той самой, которая потом станет свидетельницей на нашей с Сонни свадьбе. Ее заприметил Ханс, который ее уже немного знал: она работала в библиотеке, где он брал для меня диски. И повел меня с ней знакомить.

Катарина была голландской вариацией меня – с той только существенной разницей, что ее увлечение темнокожей частью человечества не носило политического характера…. Ей в ту пору было 29 лет. Это была вальяжная, высокая, коротко остриженная элегантная брюнетка с большими серыми глазами и томным низким голосом. У нее был друг из Суринама, по имени Венделл. И до него все ее друзья были из Суринама или из Нигерии. Одному она даже помогла остаться в Голландии, заключив с ним фиктивный брак! Катарина знала толк в «черной» музыке и в «черной» культуре: она много читала, по долгу работы, которая была у нее по призванию. Мне было очень жаль, что мы встретились с нею так поздно: до моего возвращения домой оставалась всего пара недель. Я смотрела на нее с глубоким восхищением, как младшая школьница на старшую – и изливала ей душу, рассказав историю с Саидом целиком и полностью…

Вот чем и купила меня Голландия – не прилавками с 30 сортами сыра и салями, не стереосистемами, а тем, что здесь можно было выучить любой язык, заказать в магазине учебник амхарского, поехать работать в Африку (кем и что там можно делать, поехав туда работать отсюда, я тогда не думала!); тем, что тебе не говорят гадости, увидев тебя на улице с чернокожим (я не думала и о том, что можно улыбаться людям в лицо и при этом продолжать их дискриминировать!), тем, что здесь есть Тропический музей (который есть здесь из-за колониального и работоргового прошлого этой страны!)…

…За два месяца мы успели обойти и объехать почти все самые интересные музеи в стране, не считая архивов и библиотек. Я накупила себе и мне надарили столько книжек, что часть из них пришлось отправить домой посылкой: иначе вышел бы перевес багажа. Мы побывали в разных городах: Роттердаме, Гааге, Лейдене, Харлеме, Утрехте, Арнеме, Неймегене…Даже заехали в соседнюю Бельгию, посетив Антверпен. Жизнь казалась захватывающе интересной и беззаботной. Это потому, что мы в общем-то не знали, чем и как по-настоящему живут здесь люди: языка мы не знали, бытовых забот, вроде ежемесячной оплаты счетов, не испытывали. Но нам казалось, что мы знаем, как они живут: ведь вот же, весь их быт у нас на виду…

Время нашего визита пролетело быстро как во сне. Грустно было расставаться с гостеприимными голландцами, еще грустнее- с беззаботной жизнью без проблем, когда все тебе подается на блюдечке. Мы уже вообразили себе было, что это норма жизни!

Голландцы захотели продлить наш визит еще на месяц, хотя делать нам там уже было совершенно нечего, но остались только Таня с Еленой. Мы с Русланом были вынуждены с сожалением отказаться от такой чести: ему надо было возвращаться на работу сторожем в Исторический музей, а мне – писать диплом! До защиты оставалось только два месяца, а у меня еще не было написано ни строчки… Как ни пришлась мне тогда по душе Голландия, ни на секунду не возникла у меня в голове мысль там остаться. Зачем же я тогда училась?

Когда мы с Русланом возвращались домой, я знала, что именно Николай повезет нас в аэропорт. И я по-хрущевски решила показать ему «кузькину мать»! Боб Марли вдохновил меня на первый публичный акт протеста против наших чиновников.

В то утро я нарядилась во все свои закупленные раста-сувениры, заплела себе африканские косички и украсила голову гигантским желто-красно-зеленым беретом с изображением растафарианского варианта «звезды Давида» на макушке…

Видели бы вы лицо нашего обиженного за державу! Это надо было заснять на видео. И видели бы вы лицо нашего чиновника на паспортном контроле, когда я прилетела домой в Шереметьево…Меня разглядывали по меньшей мере минут десять. Потом вздохнули – «тлетворное влияние Запада»! – и пропустили…

.. Нам с Русланом показалось, что мы прилетели в какое-то другое государство. Что-то невидимое определенно сломалось здесь за два месяца, пока нас не было. Мы не узнавали Москву. Вместо наших немного ворчливых, но добрых и отзывчивых по своей сути людей нас встретила колония двуногих человекообразных, в пустых глазах которых светилось одно: жажда денег!

Нас в аэропорту не встретили, но мы не расстроились: у нас было с собой достаточно, как мы считали, денег для того, чтобы доехать до общежития на такси (ехать с пересадками на автобусах с таким багажом было нереально). Но ни один – официальный, государственный!- таксист не соглашался везти нас меньше, чем за 100 рублей. (Почти 3 наших месячных стипендии! Таких денег у нас не было не только с собой, нои в общежитии). При том, что по-прежнему действовали государственные тарифы и счетчики в машинах. Раньше, может быть, водитель попросил бы немного «сверху», но рублей 5, не больше. И это мы считали терпимым. Если же бы кто-то посмел заломить такую цену – явно для своего кармана, а не государственного! – то достаточно было бы припугнуть зарвавшегося «бизнесмена» милицией. Теперь же милиционеры, призванные следить за порядком, делали вид, что ничего не замечали. За все 22 года своей жизни я не видела ничего подобного. Это, значит, и есть «свобода»?

– Из вещей что есть? Можем взять вещами! – «милостиво» соглашались таксисты.

Вещами? Моими книжками про растафарианцев, моим учебником амхарского на английском языке или Руслановыми пластинками с оперными ариями? Нет, ну каково хамство, а?

Но что было делать? Я бы, наверно, из принципа никуда не поехала, дозвонилась до мамы у себя в городе по междугородке (там еще не настолько охамели, как таксисты!) и сидела бы потом полдня в аэропорту, ожидая, когда за мной приедут. Терпения у меня хватило бы. Дело было даже не столько в деньгах. Я считала, что нельзя поощрять такое поведение и принимать его как должное. Но Руслан не захотел ждать. Он договорился с одним таксистом, что тот довезет нас до общаги и подождет (со мной в качестве заложницы) пока Руслан не соберет нужные деньги со своих друзей, взяв у них в долг. А потом я ему половину этой суммы верну. Пришлось согласиться.