Совьетика - Ирина Маленко

Ему, как и мне, вот-вот предстояло защищать диплом, а он себе и в ус не дул и продолжал свою торговлю:

– Не волнуйся, с дипломом все будет в порядке!

Когда же я увидела, как он радуется «троечке» за гос.экзамен по марксизму-ленинизму – и не потому, что экзамен был такой трудный, а потому, что он даже и не думал к нему как следует готовиться! – я поняла, что мне пора восвояси. Тем более, что меня ждала работа над своим дипломом – а я относилась к учебе, в отличие от Квеку, со всей серьезностью.

Но я дала ему слово его ждать, и мне не хотелось первой нарушать его… Я решила перед отъездом прощупать почву, какие у Квеку планы на будущее. В ответ на мой вопрос, когда же он собирается после защиты домой, в Гану, тот ответил мне так расплывчато, что я поняла: здесь что-то не так…

Огорченная, села я в поезд и поехала в родной город. В пути я так отравилась шашлыком в вагоне-ресторане, что доехала туда чуть живая: вагоны-рестораны, оказывается, передали уже из государственных рук в кооперативные… Для кооператоров же кроме прибыли ничего на свете не существовало: ни профессиональной чести, ни совести. Пройдет совсем немного времени – и в их загребущие руки попадет при нашем попустительстве вся наша страна…

…В мае к нам приехали голландские студенты – «молодой Рейган» намеревался поставить обмен на широкую ногу. Радостная, поспешила я к ним навстречу – полная добрых воспоминаний об их стране… Мне хотелось показать им Москву, сделать, чтобы она им понравилась.

Увы, студенты оказались, скажем мягко, далеко не интеллектуалами. Единственное, что их забавляло – это выпить пива и сходить в наш местный универсам с видеокамерой, чтобы заснять на нее опустевшие благодаря экономическому разгильдяйству болтуна Горбачева полки. «Хо-хо, посмотрите только на это! А мы-то думали, что перед нами сверхдержава!»

Было неприятно смотреть, как они радуются чужим проблемам. В этом было что-то психически нездоровое. Я еще не знала, что голландцы- отважные чемпионы Европы по пинанию мертвых львов.

Но среди них нашелся человек, которому все это было настолько же неприятно, как и мне. Студент юрфака по имени Гус Янсен- высокий как каланча блондин с классическим голландским лицом, словно с картины – с брезгливостью смотрел на детсадовского уровня занятия своих земляков. Может быть, потому что он был немножко постарше и поумнее их – Гусу было уже 27, и он объездил чуть ли не половину земного шара. Единственным континентом, которого он толком не увидел, была Латинская Америка: после того, как его ограбили в Никарагуа, ему пришлось вернуться домой.

Мы разговорились.

– Я хочу увидеть настоящую, обыденную жизнь,- сказал мне Гус, – Понимаешь, столицы – они везде в чем-то одинаковые, а вот как живут люди там, где еще сохранились местные традиции…

И я решилась на смелый шаг – свозить его в гости в наш город. Смелый – потому что Гуса было видно за версту, что он не наш человек. Если бы я даже сказала, что он эстонец, мне бы просто никто не поверил. Хотя Гус немножко по-русски знал.

Поездка обошлась без приключений. Только один раз к нам подошел на улице какой-то дедушка и задал классический наш вопрос с умыслом:

– Вы не скажете, сколько времени?

Вы думаете, его это действительно интересовало? Он просто хотел услышать, что ответит Гус – проверить, иностранец тот или нет. Дедушке стало любопытно.

Гус понял, что его спросили – хотя и не понял, что это был вопрос на засыпку.

– Сейчас 13 часов 45 минут- сказал он с сильным акцентом.

– А, без четверти два!- обрадовался дедушка.

– Нет, – очень строго и все с тем же акцентом сказал Гус, – 13 часов 45 минут.

Я поспешила его увести от греха подальше.

Наш город привел его в восторг. Он бродил по улицам, фотографируя старые деревянные дома, каких не осталось в Москве, пил воду из-под колонки, пробовал клубнику на базаре, залез вместе со мной на колокольню местной церкви… Я даже сводила его к нашему старому дому, где бабушка, дедушка и Шурек тогда еще жили. Внутрь мы не стали заходить: бабушку бы инфаркт хватил, но зато посидели на огороде на травке возле моих качелей, и я угостила его щавелем прямо с грядки. А когда он увидел у колонки женщину с ведрами на коромысле, Гус пришел в такой восторг, что перепугал ее до смерти. У нас в квартале отродясь не бродили высоченные иностранцы с дорогими фотокамерами!

– Вот это жизнь! – восклицал он то и дело, – Все натуральное, природное; спокойно как! А эти наши дурачки пусть копаются там в пустом супермаркете….Они не видели настоящей России!

Было приятно это слышать. Бывают же и среди голландцев думающие люди с неограниченным шорами витрин кругозором!

На прощание голландские студенты решили было оставить нам свои недоеденные полбанки арахисового масла – которое, к слову, у нас никто не ест и вообще не знает, что это такое. Но потом посовещались, передумали и забрали эти полбанки с собой. Что ж, им оно нужнее! Голландцы развеселили нас куда больше, чем их – наши пустые прилавки. Таких крохоборов мы еще не видели. Решить оставить свои обьедки людям, которые их совсем об этом не просили и в том не нуждались, – а потом передумать и увезти эти объедки обратно в свою страну – да, для этого действительно, наверно, необходим четырехвековой опыт демократии!

…Диплом я написала на удивление самой себе быстро. И защита прошла гладко, как по маслу. Наверно, еще и из-за того, что ни один из преподавателей ничего толком не знал по моей теме и не знал, какие вопросы мне можно было задать: уж слишком она была экзотической… «Роль африканских архивов в сохранении устной исторической традиции».

Я была уверена, что после защиты мы в общежитии закатим все вместе большую и хорошую прощальную пирушку – ведь это было наше серьезное прощание друг с другом и с такой важной частью нашей жизни! Но, к моему удивлению, этого не произошло. Дух «перетягивания одеяла» начал передаваться уже и нашим студентам, никому не было дела до других. Все быстро собирали свои вещички и уезжали. Лида, уезжавшая к супругу в нашу «вторую столицу», держалась так важно, словно выиграла в лотерею. Я не узнавала ее. Я думала, что как раз она-то будет первой, кто захочет, чтобы мы вместе провели этот последний день…

Последнее, что я помню из жизни в нашем общежитии – это прощание с моими друзьями-иностранцами. Оно было грустным вдвойне, потому что шанс, что мы действительно никогда больше в жизни не увидимся, был в данном случае намного больше.

Я со слезами простилась с Хабибой, за день до этого – с Фатимой, потом еще с несколькими однокурсниками. С Мамаду я не прощалась, потому что ему оставался в Москве еще год, и даже если бы я не поступила в аспирантуру, я бы все равно приезжала его навещать. Тадессе на прощание важно пообещал присылать мне открытки к 7ноября. Ни одной открытки от него я с тех пор так и не получила…

С Саидом мы не прощались – ни я, ни он не хотели этого. Последний раз я видела его в окно общежития – его сутуловатую спину, когда он с чемоданами влезал в такси… Я с трудом сдержала желание запустить по этой спине с 7 этажа сырой картофелиной поувесистее. Уверена, что он был счастлив, что наконец уезжает «от этих русских дикарей»!…

… Я возвращалась домой из Москвы в тот день с вещами, на последней электричке. Сначала вагон был переполнен, – так, что даже стоять было почти негде. Тем сильнее раздражало, что в самой середине вагона оттаптывали ноги пассажирам пьяные, обросшие типы уголовного вида, крутившие громко, на весь вагон, какие-то свои, блатные записи на магнитофоне. И никто уже слова им сказать не смел. Я еще «не врубилась в перестройку» – и когда один из хамов, только что, видимо, вышедших на свободу из мест не столь отдаленных по какой-нибудь амнистии для «врагов народа», толкнул меня, я толкнула его в ответ. Он что-то зарычал, а толпа с ужасом посмотрела на меня, как будто это я сделала что-то из ряда вон выходящее.

Но я так ничего и не поняла. Потому что считала, что продолжаю жить в нормальном мире. Я не поняла, почему вагон начал постепенно, но быстро освобождаться и освободился к тому времени, когда мы подьезжали к моему городу, уже до такой степени, что во всем вагоне осталась только я да эти, как теперь модно выражаться, «отморозки». Я по-прежнему не боялась их. Я таких вообще раньше никогда даже на улице не видела. Мне не могло прийти в голову, что я еду в одном вагоне с будущими «хозяевами» нашей жизни. Слишком идиотским казалось такое даже предположить – что вот все эти нормальные люди, которых вокруг меня было настолько БОЛЬШЕ, просто так возьмут и уступят нашу с ними жизнь без боя всяким подонкам.

Возможно, у меня были бы большие неприятности – из серии тех, которые опять же сегодня никого у нас в России уже и не удивляют, и не возмущают. Но меня, по-прежнему ничего этого не подозревавшую, спас от них единсственный оставшийся в вагоне кроме меня и «блатняков» мужчина – не мужчина даже, а парнишка, лет 18-19, грузин с базара. Он подсел ко мне, сказал: