Совьетика - Ирина Маленко

Настроение у меня все ухудшалось, несмотря на то, что экзамены я сдавала успешно.

Жизнь в поздне-перестроечной Москве становилась все омерзительнее, все циничнее.

«Расцвела буйным цветом малина,

Разухабилась разная тварь

Хлеба нет, а полно гуталина,

Да глумится горбатый главарь…»

А дурачки все еще прыгали под песенку, сочиненную за несколько лет до этого:

«Я буду жить теперь по-новому,

Мы будем жить теперь по-новому,

А Любе-Любе, Любе

А Любе-Любе, Любе,

А Любе-Люберцы мои-и-и!

На зарядку рано я встаю,

За разрядку голову сниму,

Закаляю свой я организм -

Берегись, капитализм!

А Любе-Любе, Любе

А Любе-Любе, Любе,

А Любе-Люберцы мои-и-и!

Ускоряюсь я в 16 лет,

Ускоряется колхоз "Рассвет",

Ускоряется моя страна -

Вот такие, брат, дела!..

А Любе-Любе, Любе

А Любе-Любе, Любе,

А Любе-Люберцы мои-и-и!”

Два последних экзамена сдавались не в самом Институте Африки, а в специальном центре Академии Наук, так что здесь люди были более непредвзятыми. Мне запомнились две вещи: как я сдавала философию с дикой зубной болью, и выражение лица идущего отвечать передо мной молодого человека, который поступал в аспирантиру Института Европы. Во-первых, я никогда раньше не слышала, что у нас такой институт был . («Создание нового академического центра было обусловлено потребностью научного осмысления глубоких перемен в Европе, оценки их перспектив и последствий, проблем построения новой системы безопасности, европейского сотрудничества в сферах экономики, политики, информатики, человеческого измерения»- типичное горбачевское «ля-ля-ля»). Но дело было даже не в этом, а в том, с какой напыженной гордостью он об этом говорил. Того и гляди лопнет! Как будто Европа – это что-то такое на голову выше нас всех! Даже я после Голландии так не считала. Да я бы завалила его на экзамене за одно только это отношение к родной стране! Ни дать, ни взять колхозник из песни Высоцкого «Письмо с сельхозвыставки»:

«Тут стоит культурный парк по-над речкою,

В нем гуляю и плюю только в урны я,

Но ты, конечно, не поймешь, там, за печкою,

Потому ты – темнота некультурная.»

Зато экзамен по французскому был для меня как бальзам для души. Благодаря моим многочасовым беседам с Мамаду (который, кстати, очень за меня во время этих экзаменов переживал!) он прошел на «ура»: Я получила от Академии Наук твердую, безоговорочную «пятерку». И в результате поступила в обе аспирантуры сразу!

Теперь нужно было делать выбор….

Это было сделать нелегко. Всей душой, конечно, меня тянуло выбрать Институт Африки. Ведь об этом я мечтала столько лет! Мечта эта казалась мне недостижимой. И вот, пожалуйста, я достигла своей цели… Не будучи даже и москвичкой, что было в то время достаточно серьезным препятствием. Но и свой институт мне не хотелось бросать. Я чувствовала себя виноватой, что подведу своего руководителя, который на меня рассчитывал и надеялся. А кроме того, где жить? В своей общаге, где я смогу помогать Мамаду, чтобы он через год вернулся домой в полном порядке, или в общаге Института Африки, где, конечно же, будет много интересных людей-специалистов своего дела, с которыми будет хорошо общаться?

– Мам, а нельзя ли мне в обеих аспирантурах учиться? – спросила я дома.- Мне кажется, я смогла бы…

– Ну, а как ты это себе представляешь? – сказала она, – Ведь у тебя одна трудовая книжка. И диссертации в двух местах защищать? А получать стипендию в двух местах – это вообще знаешь чем светит?

Аспирантская стипендия была около 90 рублей. Если бы я даже от одной из них отказалась, это выглядело бы по меньшей мере подозрительно.

Хорошо, что у меня еще было несколько недель подумать – насколько я поняла, занятия в аспирантурах начинались в начале ноября…. Но легче от этого не становилось.

В самый разгар экзаменов Мариэтта с Хансом прислали мне приглашение в Голландию в гости. Я просила их об этом, когда возвращалась домой, но не думала, что они это сделают так быстро. Я решила, что воспользуюсь им на Новый год, и начала оформлять документы. Тогда все еще была нужна выездная виза, и я пошла за ней в ОВИР. Сердце у меня было в пятках. Я ждала разных пристрастных вопросов – и кто знает, пустят меня туда или нет? Ведь мои родные все еще работали «в почтовом ящике», хотя я лично понятия не имела ни о каких секретах.

К моему удивлению, меня встетили почти радушно. За границу все еще почти никто не ездил. Очередей в ОВИРе не было. Женщины, работающие в этом офисе, смотрели на меня почти с завистью, что я уже побывала «там», и задавали разные вопросы о том, как я со своими хозяевами познакомилась, и какая «там» жизнь… Через некоторое время я получила от них «добро» на выезд.

Мамаду очень радовался, что я поступила в аспирантуру и надеялся, что я выберу нашу. Я не уследила во время экзаменов за его русскими соседями, которые подпаивали его пивом и отобрали как-то у него после этого хорошенькую плюшевую игрушку, которую он купил своему ребенку. Потом им стало стыдно, и они пришли просить у него прощения:

– Мамаду, давай мы тебе другую игрушку купим! Ты нам только скажи, что тебе надо, ладно?

– ;a va, ;a va !- попытался успокоить их он, – мол, мне ничего не надо, все в порядке.

– А, ты сову хочешь? – обрадовались соседи. – Ладно, будем искать!..

В нашем общежитии к тому времени изо всех наших студентов оставалась только Люба: ее муж все еще учился, а она сама была беременна и решила не ехтьпо распределению «к фашистам», как она уже тогда называла его земляков-латышей, поближе с ними столкнувшись. Осенью у них родилась дочка.

Собравшись с духом, я решила-таки выбрать Институт Африки, хотя в своем общежитии мне уже выделили комнату – вместе с аспиранткой из Китая. И пошла в выбранную мною аспирантуру, чтобы узнать, когда и где начинаются занятия.

Совершенно для меня неожиданно там на меня грубо наорали.

– Ходят тут всякие!- вопил багрово-красномордый дяденька по имени Юрий Иванович, – Занятия уже давно начались! Элеонора Алексеевна набирает всяких приезжих, понимаешь! Она тут все уши нам прожужжала, как Вы ей нужны. Говорит, она мол, даже за москвича выйдет замуж, если надо. А Вы где-то пропадаете….

Может быть, я тогда была слишком чувствительной, но я была оскорблена до самой глубины души. Да кто он вообще такой? Какой-то завхоз, а не ученый! Что я им сделала плохого, что он так со мной разговаривает? Какое преступление совершила? Я ни с кем никогда сама не брала такой тон и никому не позволила бы на меня так повышать голос. Во-первых, мне совершенно точно сказали, что занятия будут с 1 ноября. Во-вторых, мне опять напомнили, что я – «второсортный человек», не такая, как та фифа из спецдома, только из-за того, откуда я родом. Попробовал бы он на нее крикнуть! В -третьих, вот, значит, как… Элеонора Алексеевна уже даже решила за меня, за кого я выйду замуж… А что будет через 3 года, когда я эту аспирантуру закончу? Она будет мне срочно подыскивать мужа, чтобы я смогла остаться в Москве?…Почему я должна зависеть от этого?

Мечта оказалась облита помоями.

А память услужливо подсовывала воспоминания о голландцах – вежливых, интеллигентных, внимательных, предупредительных… Да там никогда бы не стали со мной в таком тоне разговаривать!

Пока я приходила в себя от этого визита, в Москву приехал Квеку. Он все еще не уехал в Гану и сейчас приехал за британской визой в посольство. О каких- либо планах в отношении нашего общего будущего он опять-таки говорил весьма расплывчато. А потом вдруг бросил:

– Я думаю, если ты поедешь в Европу, тебе там будет лучше!

Я оторопела от обиды. Еще один доброжелатель, который лучше меня знает, что мне надо! Значит, он думает, что я такая неженка, что я в Африке не выживу? Или что я ищу в жизни, как он, барахла, которое можно будет перепродать?

И тут же разозлилась до невозможности. Ах, в Европу? Ну так ладно, поедем в Европу!

Он намекал, конечно, что с ним.

Только уж как-нибудь без тебя, родной. Я и сама это смогу, если надо.

Глупо, ужасно глупо, что одна фраза какого-то африканского спекулянта так решила мою судьбу. Конечно, решила ее я сама, глупо отпираться, но если бы он не сказал мне тогда этого…. Я часто думаю, а что бы было тогда. И смогла бы ли я жить в современной Москве, которая хуже всякой Африки – своей безнадежной холодостью? Это уже совсем не та Москва, в которой я училась…

Смогла бы ли я писать научные статьи об Африке с немарксистских позиций? Ведь сегодня вчерашние исследователи того, как популярен в Африке марсизм-ленинизм, так же рьяно доказывают, как он там непопулярен…. Смогла бы ли я начать писать о «красном терроре» Менгисту вместо выдающихся успехов начатой им кампании по ликвидации неграмотности, о которой теперь все эти африканисты стыдливо помалкивают? И нужна бы была мне такая работа, которая потребовала бы от меня стать перевертышем?…