Мурманский сундук - Юрий Любопытнов

— Я усекаю, — недовольно проговорил Колосов. По всему было видно, что слова бригадира задели его. — Будем здесь филармонию устраивать, а кто работать будет?

— Наши артисты и будут работать. И ещё как будут! Теперь из-за одних только денег никто пуп себе рвать не будет. Красота на работе должна быть, как в жизни.

— Мы работали в своё время и не спрашивали никакой красоты. Работа есть — это считалось высшим благом.

— Нам нельзя было иначе, дорогой мой товарищ старшина. Теперь времена другие… Ты вот скажи мне, — Фунтиков хитро посмотрел на Колосова, — зачем ты над автоматом голову ломаешь? Зачем ты хочешь его поставить?

Колосов вскинул голову, уставился на бригадира.

— А ты откуда знаешь?

— Мне слесаря сказали. Ты ответь на мой вопрос.

Колосов поскрёб затылок, снял очки:

— Зачем? Легче будет работать, производительность возрастёт…

— Ну вот. И я тебе об этом толкую битый час. И ребяткам хочется, чтобы работалось интереснее, веселее. Они молодые. Их не так рубль заботит, как жизнь для души. Чтобы чисто в цеху было, красиво, тогда и работать станет легче.

Фунтиков вернулся от мастера и долго возился со своим станком.

— Зачем мастер вызывал? — спросил Никоноров. — Очередная накачка?

— Всё бы вам накачки видеть, — вздохнул Фунтиков. — Поговорили по душам… Зря вы, ребятки, на Петра обижаетесь? Человек он неплохой. Фронтовик. Его разглядеть надо. Правда, шершавый он, сам иногда обдираюсь. Повидал он в жизни многое: и хорошего, и плохого. Понимать надо, какой стороной она его больше коснулась.

И надолго замолк.

А Колосов, подперев голову руками, долго сидел в своём углу и думал. Думал он о том, что, пожалуй, Иван прав. Никак они не наладят хорошей работы. Забулдыг из штамповки давно повыгоняли, пришло много молодёжи, а в цехе ничего не изменилось, как было, так и осталось. Завтра из командировки приедет начальник цеха Родичкин, он с ним поговорит. Давно хотели красный уголок отремонтировать — негде собрание провести, а дело так и застыло на месте.

Колосов покрутил головой, словно ему жал воротник, — как же он, Пётр Алексеевич забыл об этом? На войне об этом думали, а в мирное время? Теперь тем более надо думать. Он помнит, как приезжали артисты на фронт, пели, танцевали, их ждали с удовольствием и нетерпением. Столько народу в цехе, а для души ничего нет. Начальство высокое — в районном городе, сюда носа не кажет, и кому, как не им самим, налаживать работу. Прав Фунтиков. Если Родичкин ничего не сделает, сам поедет к директору.

11.

Холодная и ветреная погода неожиданно кончилась и вновь засияло солнце. Но было оно не таким тёплым, как раньше. Листва на деревьях изрядно облетела и сквозь полуголые ветви, как в пустую арматуру проглядывало небо.

Вчера появился в штамповке Колосов и сказал, чтобы собирались в подшефный колхоз ехать на уборку картофеля.

Саша с Васькой это известие восприняли с радостью: во-первых, побудут в поле, а не на жаре у печки, во-вторых, и это радовало их больше — вместе с ними должны были ехать девчонки с участка изготовления клипсов. Иногда в обеденный перерыв ребята ходили туда, перебрасывались словечками с молодыми работницами. Одну из них Лыткарин заприметил, но так как был от природы стеснительным, пригласить в кино или на танцы не решился.

ЗИЛ-150 ждал их у проходной. Собралось человек двадцать. В кузове автомашины были сделаны скамейки из прибитых к бортам толстых оструганных досок. Женщины держались отдельно, мужчины — отдельно, покуривая и не торопясь садиться в машину. Саша отметил, что девушка с участка клипсов, — её звали Валя, — была здесь. Она стояла с подружками и изредка оглядывалась, выискивая кого-то в толпе.

Штамповщики собрались все, кроме Казанкина. Фунтиков сидел на большом булыжнике, подложив под себя чёрную рабочую спецовку. Привалясь к стене здания, покуривал Никоноров, задирая голову кверху и пуская дым колечками. Он был навеселе, и в его глазах играли весёлые зайчики. Ермил стоял чуть поодаль и смотрел, как Колосов бегает из цеха к машине и обратно с толстым журналом под мышкой.

— Счас всех перепишет, и тогда поедем, — усмехнулся Мишка, бросая окурок. — Боится, что мы удерём с поля.

Вскоре появился Казанкин. Шёл он быстро с гитарой в руке.

— О-о, наш музыкант появился, — улыбнулся Коля Мячик. — Дело будет.

— Вся картошка будет наша, — отозвался подошедший Васька, слышавший реплику Мячика.

— С таким маэстро замучишься подбирать, — рассмеялся Никоноров.

Раздалась команда:

— По машинам!

Женщины подобрали узелки с обедом, пошли к ЗИЛу.

— Ой, какой борт высокий, — растерянно говорила нанизчица Маша, в нерешительности остановившись у колеса.

— Тётя, чего — подсадить? — жуя травинку, откликнулся находившийся рядом Мишка, и, не дождавшись ответа, схватил Машу под мышки и поднял. — Ставь ногу на колесо, — сказал он ей.

Маша не успела опомниться, как была уже в кузове, и только садясь на сиденье, стала шутливо ругаться:

— Ах, бесстыдник, без спросу меня на машину сунул.

— Так уж и без спросу, — громко рассмеялся Мишка. — Вчера же сама со мной договорилась…

— Ой, бабы, посмотрите на него… чего он говорит…

— Я счас наведу у вас порядок, — крикнул Никоноров и стал залезать в кузов.

Женщины подняли визг.

— Что визжите, ровно зайцы в лесу, — прикрикнул Мишка. — Подвиньтесь, чего расселись!

— Чего подвигаться, — ответила женщина с бойкими глазами и насурмлёнными бровями. — Здесь места нет. Садись на колени.

— А удержишь? — Мишка внимательно посмотрел на женщину.

— Не таких выдерживали, а тебя… ты сухой, что петух старый, ха, ха, ха.

Мишка уселся на колени к женщине.

— А что — ничего. Сидеть можно. Шофёр, давай трогай!

— Да ты не щипайся! Обнял да ещё щипается.

— Проверяю, крепка ли будешь. Не растрясет ли до колхоза?

— Да ну тебя! Крутишься, как на вертеле….

— Всё бы вам возиться, — для острастки громко крикнул Колосов, становясь на подножку. — С играми смотрите, как бы из кузова не вылететь.

— Не боись, не вылетим, — ответила бойкая женщина.

— Фунтиков, наши все? — спросил Колосов, залезая в кабину.

— Все как на подбор, — ответил бригадир.

— Тогда поехали.

Машина проехала под арку, миновала станцию и по ухабистой дороге выехала за город. Саша ухитрился сесть рядом с Валей — русоволосой девушкой с синими глазами. Она была в чёрном свитере и короткой курточке. Тренировочные брюки плотно обтягивали ноги, и Лыткарин видел, что они стройные и красивые. Она не разговаривала, а, полуоткрыв рот, смотрела вперёд себя, иногда поправляя прядку волос, размётанных ветром.

День только начинался. Лес за полями стоял красивый. Глядя из машины, нельзя было сказать, что он поредел без листвы. Стоял он плотной стеной, багряно-жёлтый, застывший в немом величии. Воздух был пропитан осенней стылостью, был прозрачен и казался звонким, как хрустальное стекло.

Мишка, настёганный по рукам бойкой женщиной, слез с её колен, примостился на корточках рядом с Ермилом и что-то рассказывал ему, громко смеясь, а Ермил сохранял невозмутимое спокойствие, и лицо его, как всегда, было замкнуто.

Лыткарин наблюдал за ним, отмечая, что тот никогда не крикнет, не заорет, как Мишка, или, как мастер. Всегда ровный, спокойный, казался он безразличным, застывшим в каком-то периоде своей жизни, как дерево, которое растёт, растёт и вдруг неожиданно, казалось бы не из-за чего, вянет.

Саша помнит, что во дворе у них была яблоня. Сначала росла, давала плоды, а потом прекратила расти. Не растёт и всё тут. Ровесницы обогнали её, а она застыла, только толще стала. Что только не делали с ней: и подкармливали, и обрезали… Когда засохла, посмотрели, а под ней, где корни, много битых кирпичей и щебня было. Отец тогда сказал, что в давние времена ломали печку, и битый кирпич в это место сбрасывали. Яблоне, видно, не хватало питания, она поэтому болела и засохла.

Промелькнула небольшая деревушка. В огородах было чисто, земля отдыхала. В кучи была собрана катофельная ботва, на кольях оград кверху доньями висели вычищенные вёдра и кастрюли. В палисадниках буйным пожаром горели ягоды рябины.

— Смотри, смотри! — дотронулась до Саши соседка и тотчас отдернула руку, и смутилась, и замолчала.

Саша повернулся к ней.

— Журавли летят, — показала она рукой в небо.

Саша всмотрелся. Над пустынными коричневыми полями летел журавлиный клин. Птицы летели не высоко и были видны взмахи их крыльев. На машине все замерли, прекратили разговоры и вглядывались в голубое небо.

— Потянулись в тёплые края, — вздохнул Коля Мячик.

Казанкин пропел:

Летят перелётные птицы

В осенней дали голубой,