Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Взяла деньги в прошлом месяце, — сказал он. — Дура стоеросовая, зачем ты ему отдала их? За красивые глаза или по любви? А может, ты в коммунистки записалась?

Углы его губ презрительно подергивались под короткими усиками. Райна плакала, зарывшись лицом в подушку. Манол вытащил из кармана жилетки клочки порванного векселя, которые Костадин подобрал на поляне, положил их в книжку и ударил ею сестру по голове.

— Говори, ослица несчастная! Кто порвал вексель?

— Я давала деньги не ему, а другому.

Костадин перестал рыться в письмах.

— Кому?

Теперь уже не было смысла утаивать, и она рассказала все. Они засыпали ее вопросами, запугивали. Костадин твердил, что он видел, как она целовалась с Кондаревым. Она клялась, что это неправда.

— Значит, он тебя уговорил дать ему вексель и порвал его, — сказал Манол.

— Он мне обещал подписать другой, на свое имя.

— Держи карман шире! — воскликнул Костадин. — Ты скажи-ка, что у тебя с ним? Спасаешь его от тюрьмы — это почему же, с какой стати? Я уже давно заметил, что ты за ним бегаешь. Кого обманываешь?

— Сейчас это не так уж важно. После разберемся, — заметил Манол, но Костадин не замолкал:

— Ты меня позоришь! Если Христина узнает, убью тебя!

Он кинулся к ней и хотел ударить, но вмешался Манол:

— Погоди, пусть она скажет, кто порвал вексель. Значит, вексель подписал Сотиров, и ты на него дала ему вексель, а этот тип тебя обманул, сказал, чтоб ты вернула ему вексель, потому что он хочет дать тебе другой, на свое имя, и когда ты его отдала ему, он порвал вексель?

Райна кивком подтвердила.

— Он принудил ее, — пришел к выводу Манол. Он зажмурился и засунул руки в вырезы жилетки. — Садись, напишешь ему письмо!

— Какое письмо? Никаких писем я писать не буду.

Оглядев комнату, Манол увидел пузырек с чернилами и ручку с пером на подзеркальнике и схватил Райну за локоть.

— Садись!

Он насильно подтащил ее к столу, вырвал из тетради, лежащей среди выброшенных на пол бумаг, лист и положил его перед нею.

— Пиши!

— Мне незачем писать ему. Это мои деньги. Я не хочу, чтоб он мне их возвращал… Не желаю!..

Манол схватил ее за волосы, намотал их на руку.

— Я сделаю тебя посмешищем на весь город, и ни мать, ни Цонка тебя спасать не будут!

Полная отвращения, она подчинилась его злобно шипящему голосу и взяла перо.

— Обращение поставь какое хочешь, — начал Манол, постукивая пальцами по груди. — Пиши. Сегодня вы уничтожили вексель на восемь тысяч левов (восемь тысяч цифрами и прописью!), выданный по моему распоряжению. Как зовут этого Сотирова? Стефан?.. Господину Стефану Сотирову. И на основании закона… об уничтожении платежных документов, поскольку по закону это деяние является уголовно наказуемым преступлением… Не смотри на меня, а пиши то, что я тебе говорю!.. И меня обманули, сказав, что подпишете другой вексель, на ваше имя. С настоящим письмом отправляю вам на подпись новый вексель на сумму, которую вы получили от Стефана Сотирова, в противном случае я возбужу против вас уголовное и гражданское дело… Почему ты не пишешь? — заорал он, увидев, что Райна отложила перо.

— Но он, может быть, подпишет его и без угроз. Он обещал дать, и зачем тогда делать все в такой грубой форме?

— Не рассуждай! Пиши!

— Но я могу написать все это совсем по-другому, учтивее.

— Можешь замочить себе подол. Вот что ты можешь!

Райна вздохнула, взяла перо и написала все так, как от нее требовали. Манол сошел вниз и несколько минут спустя вернулся с выписанным векселем, скрепленным гербовой маркой. Письмо вместе с векселем было передано Янаки и подручному из лавки (чтобы был свидетель, если Кондарев откажется). Манол проводил слуг до дома Кондарева, но самому входить внутрь ему не понадобилось, поскольку Кондарев вексель подписал. Манол заставил сестру поставить на обороте свою подпись и спрятал вексель в кассу под замок.

На следующий день Райну отправили в деревню. Всю дорогу она вздыхала, глядя на несказанно прекрасные, пожелтевшие леса, навсегда прощаясь со своими любовными мечтами. Из деревни она послала Кондареву прощальное письмо. В нем она объясняла, как ее принудили написать ему ту записку, и винила его во всем, что произошло, из-за того, что он не верил в благородство человека, сам оттолкнул ее от себя и своим скептицизмом погасил в ее душе энтузиазм.

После объяснения в любви с Лнтоанетой Александра Христакиева охватило еще большее беспокойство: свидание на винограднике не состоялось, а к девушке он испытывал страсть, которая прямо-таки терзала его и делала все более нетерпеливым. Ко всему еще и Даринка избегала оставаться с ним наедине. У Хаджидрагановых он стал замечать какую-то напряженность. Состоятельный старик выглядел мрачным. Никола редко выходил в город, и даже слуги их были унылы. Христакиев начал думать, что его посещения неприятны всем и что старик, который подозревал о его намерениях, просто хотел избавиться от него.

Когда погода наладилась и пришла пора сбора винограда, он, окончательно потеряв терпение, задетый за живое, отправился к Хаджидрагановым, чтобы потребовать у Даринки выполнения данного ему обещания.

Даринка встретила его довольно холодно, и он прочел на ее лице раздражение.

— Я все ищу благоприятный повод и не могу ничего придумать, — сказала она, избегая его взгляда, нервничая и оглядываясь в пустой гостиной. — И потом почему бы вам самому не договориться с Тони?

Он нахмурился.

— Госпожа Хаджидраганова, за последние несколько дней ваше отношение ко мне очень изменилось. Скажите мне, по какой причине?

Даринка принялась без всякой на то необходимости одергивать юбку.

— По какой причине? Нет никаких причин и никаких перемен, но… ведь вы с Тони поняли друг друга? Поступайте так, как сами сочтете удобным. Я не хочу вмешиваться.

— Да, но вы знаете, что Антония не придет сама. Почему вы устраняетесь?

Даринка поглядела на него злыми глазами.

— Неужели вы серьезно считаете, что я способна на такие поступки? — сказала она с возмущением и ускользнула от его взгляда.

По лицу молодого человека пробежала ироническая улыбка.

— Не смею сомневаться в вашей порядочности и не понимаю, почему вы на меня сердитесь и так волнуетесь.

— Брать на себя такую… непристойную роль? Всю жизнь я себе этого не прощу. — И она снова взглянула на него с таким выражением, которое красноречивее слов говорило: «Посмейте только мне не верить, только посмейте!»

Поскольку в последнее время он за ней не ухаживал, то подумал, что она оскорблена и почувствовала необходимость наказать саму себя за свою склонность к нему.

— В самом деле, я виноват перед вами, — сказал Христакиев с выражением раскаяния на лице, не объясняя, однако, в чем именно виноват. — Опасения относительно положения Антонии и мои личные дела делают меня нетерпеливым и тревожат. На кого еще я могу рассчитывать? Дедушка Драган едва здоровается со мной. Никола держится очень холодно последние несколько дней, и я вправе допустить, что мое присутствие в вашем доме нежелательно… Но позвольте вам заметить, что вы сами представляли себе эту встречу как несколько необычную и вы вложили в нее такой смысл, который я и не помышлял вкладывать.

Даринка покраснела, ее дугообразные брови дрогнули, она сердито взглянула на него уголками глаз.

— Какой смысл?

— Вы подумали, что я хочу скомпрометировать Антонию, устроив это свидание на винограднике. Вдруг кто-нибудь что-нибудь услышит, а может, и увидят нас, а этого для нашего города достаточно — пойдут всякие разговоры.

— Возможно, я действительно подумала нечто подобное. Но зачем вы намекаете… будто я выдала ваши намерения? — сказала она уже дружелюбнее.

— Однако сейчас у вас нет для этого никаких оснований, — продолжал он и, заметив, что она удовлетворена его объяснением и готова сложить оружие, сделал вид, что не слышал вопроса. — Сейчас сбор винограда в разгаре и половина города на виноградниках. Ничего компрометирующего не будет, если вы на часок-другой заедете к нам на виллу. В городе все знают, что я друг вашей семьи.

— Ох, до чего ж мне неприятно это дело, — сказала Даринка с сожалением в голосе, как человек, который не может отказаться от данного им обещания. — Если бы вы знали, сколько у меня забот… Когда, по-вашему, это должно произойти?

— Да хотя бы и завтра. Погода чудесная.

— Значит, мы наймем коляску. Ну, хорошо, завтра часам к трем мы к вам приедем.

Христакиев поторопился с уходом, несмотря на готовность Даринки продолжать разговор. Этим он умышленно подчеркнул лицемерную отчужденность между ними. Он буквально кипел от злости и проклинал «женскую истерию», срывавшую его планы. Даринка не пыталась его задержать. Его печально-мрачный взгляд развеселил ее. Она была очень довольна своим поведением.