Бунт на «Кайне» - Герман Вук

— Прежде всего трусость, а потом этот случай с желтым маркером. Так что все получилось как бы само собой. Прозвище привилось.

— Вы перечислили все случаи трусости, которые помните?

— Во время боевых действий капитан Квиг неизменно оказывался на той стороне мостика, которая была укрыта от обстрела. Когда мы патрулировали вдоль берега и корабль менял курс и шел обратно, капитан тут же переходил на ту сторону мостика, которая была защищена от берега рубкой. Команда это заметила, и поведение капитана стало предметом постоянных шуток. Все, кто бывал на мостике, могут это подтвердить, если, конечно, не побоятся.

— Кроме этих случаев проявления трусости были ли у вас другие причины не любить капитана Квига? — спросил защитник.

— В сущности, я уже говорил, когда приводил самые характерные из его поступков… Ну вот пример, когда он заставил меня отдать ему сто долларов…

— Протестую! — медленно поднялся Челли. — До каких пор мы будем выслушивать безответственные и бездоказательные заявления? Мы обсуждаем здесь не вопрос о том, является ли капитан Квиг образцовым офицером, а вопрос о том, был ли он психически болен 18-го декабря. Защитник даже не коснулся этого вопроса. Я расцениваю действия защитника как стремление вступить в сговор со свидетелем с целью опорочить капитана Квига и увести суд от обсуждения вопроса по существу…

— Данный протест прокурора, в сущности, похож на тот, что уже был отклонен судом, — возразил Гринвальд. — Я опровергаю обвинение в сговоре. Факты есть факты, и, чтобы увидеть их, нет надобности в сговоре. Эти факты имеют непосредственное отношение к психическому состоянию капитана Квига и его способности управлять кораблем в тот момент. Свидетельские показания и факты проясняют причину неприязни лейтенанта Кейта к своему начальнику, а это обстоятельство самым тщательным образом установил сам прокурор во время прямого допроса свидетеля.

— Протест обвинения аналогичен первому и отклоняется, — заключил Блэкли и потер усталые глаза. — Защитник может продолжать перекрестный допрос.

— Мистер Кейт, расскажите о случае так называемого вымогательства у вас денег.

Вилли рассказал, как в порту Сан-Франциско затонул ящик со спиртным. Лицо Блэкли скривилось в брезгливую гримасу.

— Капитан приказал вам возместить эту потерю? — спросил Гринвальд.

— О, нет. Он ничего не приказывал. Он лишь заставил меня признаться, что я отвечал за все действия матросов, поскольку был вахтенным офицером, хотя все распоряжения по выгрузке ящика капитан отдавал самолично. Затем он посоветовал хорошенько подумать, что мне следует делать. Вот и все. Я как раз на следующий день должен был получить увольнительную. Моя невеста прилетела из Нью-Йорка. Я пошел к капитану, извинился за свою оплошность и сказал, что готов оплатить стоимость пропажи. Он с удовольствием принял деньги и подписал мне увольнительную.

— У меня вопросов больше нет, — сказал Гринвальд и сел. Он почувствовал, как под столом рука Марика крепко сжала его колено. Он быстро нарисовал огромную, мерзкую, косоглазую свинью в кипящем котле с надписью «Квиг», показал ее Марику, а затем разорвал на мелкие кусочки и бросил в мусорную корзинку.

Челли в течение двадцати минут бомбил Вилли вопросами, выискивая противоречия и ошибки в его показаниях. Несмотря на его желчный сарказм и язвительные замечания, Вилли не отступил от своего.

Покидая трибуну свидетеля, он взглянул на часы и удивился. Стрелки показывали всего десять минут двенадцатого. Как медленно тянулось время, точно так, как тогда, во время тайфуна! Он думал, что его допрашивали по крайней мере четыре часа.

Челли вызвал свидетеля капитана Рендольфа П. Саутарда, франтоватого поджарого офицера, остриженного под бобрик, с темным обветренным лицом. Три ленточки наград украшали его нагрудный карман.

Прокурор быстрым опросом установил, что Саутард командует Восьмой эскадрой эсминцев, ранее в течение десяти лет командовал эсминцами различных типов, включая старые четырехтрубные.

Свидетель был вызван прокурором в качестве эксперта.

Саутард показал, что эсминец в условиях тайфуна одинаково хорошо идет и по ветру, и против ветра. Из-за высокого надводного борта его фактически как бы разворачивает по ветру, в таких случаях управлять судном легче, когда ветер с кормы. Свидетель подтвердил правильность решения капитана Квига сохранять курс эскадры, как самого разумного, позволяющего уйти от тайфуна. А приказ Марика повернуть на север представлялся ему сомнительным и даже рискованным, поскольку корабль попадал прямо в зону шторма.

— Капитан Саутард, вам доводилось вести корабль через центр тайфуна? — начал Гринвальд перекрестный допрос.

— Нет. Бывало, что нас захватывало краем тайфуна, но всегда удавалось уйти от него.

— Вы командовали когда-нибудь эсминцем-тральщиком, сэр?

— Нет.

— В данном случае речь идет об эсминце-тральщике, оказавшемся в центре тайфуна…

— Я понимаю, — ледяным тоном ответил Саутард. — Я командовал такими кораблями, используемыми в охранении, изучил кое-какую литературу о них. Они мало чем отличаются от эсминцев, кроме более тяжелой надводной части.

— Я задаю вам эти вопросы, капитан, потому что вы единственный эксперт по кораблевождению, и суду должна быть известна степень ваших специальных знаний.

— Я понимаю. Ну что ж, в течение десяти лет я командовал почти всеми типами эсминцев в разных условиях и ситуациях. Правда, мне не приходилось командовать эсминцем-тральщиком, попавшим в центр тайфуна. Что нет, то нет. И я не знаю никого, кроме капитана «Кайна», кому такое довелось испытать. Такой случай бывает один на тысячу.

— Вы можете со всей ответственностью утверждать, что правила командования эсминцем ни в чем не отличаются от правил командования эсминцем-тральщиком, попавшим в центр тайфуна?

— Для таких случаев писаных правил не существует. Приходится действовать по обстоятельствам. Все зависит от командира корабля и обстановки, а она непредсказуема, меняется мгновенно. Тут всякое может случиться. Ну а правила кораблевождения остаются правилами.

— Гипотетический вопрос, капитан. Предположим, вы ведете эсминец при ветре и волнах, какие редко доводилось видеть. Корабль ложится то на один борт, то на другой, вода вот-вот захлестнет его, и корабль затонет. Момент крайней опасности. Что бы вы сделали — повернули судно носом против ветра, или же кормой?

— Да, ничего не скажешь, вопрос действительно гипотетический.

— Вы отказываетесь на него отвечать?

— Я отвечу, сэр. В момент крайней опасности я повел бы корабль против ветра, если бы мне это удалось. Но только в крайнем случае.

— Почему, сэр?

— Потому что в этом случае у ваших машин и руля наиболее благоприятные условия работы, а у вас появляется возможность не потерять управление кораблем.

— Ну а если, идя против ветра, судно не уходит от тайфуна, а, наоборот, остается в его зоне?

— Давайте все по порядку. Ваш корабль под угрозой, может вот-вот затонуть, положение, как говорят, хуже не бывает, что для вас сейчас самое главное? Вы сами сказали — момент крайней опасности.

— Да, сэр. Вопросов больше нет.

Тут же вскочил Челли.

— Капитан, кто, по-вашему, наиболее компетентно может определить, грозит ли кораблю крайняя степень опасности?

— Только один человек — командир корабля.

— Почему?

— Он назначен командиром корабля, следовательно, он знает о кораблях и морском деле больше своих подчиненных. Правда, некоторые офицеры готовы считать положение корабля безнадежным уже тогда, когда волна за бортом становится чуть выше обычной. Такие случаи бывают, и не так редко.

— Не считаете ли вы, сэр, что в тех случаях, когда вся команда убеждена, что кораблю грозит опасность, капитану следует прислушаться к мнению команды?

— Нет, не считаю! Панические настроения не редкость на флоте. Задача командира корабля совладать с ними и сделать так, чтобы команда верила капитану и подчинялась только ему.

— Благодарю вас, капитан.

35. Трибунал. День второй. Дневное заседание

Доктор Форрест Ландин, плотный, розовощекий, в очках с золотой оправой, с белокурыми с проседью волосами, имел чин коммандера. Он, как главный психиатр военного госпиталя, возглавлял медицинскую комиссию, освидетельствовавшую капитана Квига. Удобно усевшись в свидетельском кресле, он с добродушной готовностью отвечал на вопросы прокурора Челли.

— Как долго длилось освидетельствование, доктор?

— Мы тщательно обследовали и наблюдали пациента в течение трех недель.

— Кто входил в состав комиссии?

— Ваш покорный слуга, затем доктор Берд и доктор Манелла.