Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

В политике люди – приматы. Орудия насилия менялись, а философия насилия будто застыла. Как в XXIV в. до н. э. при фараоне Пиопи I, так и в конце 2-го тысячелетия н. э. властители цепляются за понятия «опустошения и замирения». Кто он, к чему себя предназначает человек, который стал могущественнее человечества со всем его прошлым, настоящим и будущим? Быть варваром из варваров или продолжателем дела Прометеева?

У человека, как и у ракеты, им сотворенной, самое опасное заключено в голове. Если верить апологетам силы, то спасет, не обязательно помилует, оружие. Атомным теперь китам надо доверить нести Землю дальше. Лазерному или инфракрасному глазу следить из космоса за порядком на ней. Меньше всего заботит, что главными жертвами войн, ведись они роботами, останутся народы. А последнее слово техники все человечество может вообще не услышать.

Диалектика момента в крутом изменении соотношения между желательным и данным. Вместо того чтобы вывести рассудок на господствующие высоты в себе самом, человек все еще присматривает таковые на местности или на военно-политической карте.

Чтобы обнаружить новую звезду во Вселенной, нужны более совершенные телескопы. Чтобы открыть опасность там, где вчера еще теплилось сотрудничество, достаточно закрыть глаза на факты. В отличие от прежних поколений мы материально оснащены для того, чтобы не гадать, не двигаться на ощупь, чтобы знать наперед. Все, что было позавчера или вчера, устарело, оно, как и все, что мы делаем и говорим сегодня, не может быть эталоном для завтра и послезавтра. Завтра выдаст собственные ответы и выдвинет новые проблемы. Бессмысленно придумывать вечные рецепты. Задача политики видится в другом – в переводе на язык действий потребностей развития и самой жизни, в недопущении того, чтобы небрежение возможностями сейчас не делало неразрешимыми проблемы завтра.

«Мысль изреченная есть ложь» (Ф. Тютчев). Но смолчать, может быть, почти равнозначно тому, чтобы предать. Неизреченное предостережение против опасности суть преступление прежде всего перед потомками. Мы программируем их будущее без их спроса, навязываем, передавая оружие как эстафету, привычный нам образ мысли и жизни.

Что-то не оформилось до конца, не всему сразу нашлось точное слово. Самое сложное – обозначить место национальным интересам в системе международных координат. Деидеологизация внешней политики через отношения между народами вместо отношений между государствами? Мысль почти сказочная, но не слишком обещающая.

Меня, конечно, не меньше, чем других, касается афоризм: верить в прекрасное гораздо проще, чем не делать плохого. Редкую мысль удавалось довести до ума, не всякую даже выразить внятно. Порой сознательно приходилось выражаться неясно, чтобы исподволь приблизиться к истине, не спугнув тех, кто присвоил право гонять всех и почти каждого от Понтия к Пилату.

В 1972 г., отвечая на вопрос председателя немецкого олимпийского комитета В. Дауме, что понравилось и что не понравилось мне на Мюнхенских играх, я высказал сомнение в правильности концепции олимпийских соревнований как таковых. Они превращены в продолжение конфронтации между нациями и подстегивают национализм, а надо бы с их помощью добиваться противоположного. Как? Распустив на время Игр любые национальные команды, организовав соревнования по возрастам. Повторил то же самое пятью годами позже в связи с заседанием Международного олимпийского комитета. С одинаковым нулевым результатом.

Называйте, как хотите, – пацифизм, романтизм, идеализм. Они и в спорте не проходят, а тут высокая политика. Говорят, с возрастом больше понимаешь, меньше чувствуешь. Не знаю, не знаю. Из Бонна я возвращался в Москву с обостренным восприятием необходимости отказа с обеих сторон от доктрин взаимного гарантированного уничтожения в пользу доктрин гарантированного совместного выживания. Сегодня и на будущее общим знаменателем в политике должно стать достижение не баланса сил, а баланса интересов.

Для этого, однако, надобно совершить конверсию всего мышления, а не только военной экономики. Для этого политике предстоит вернуть себе утраченную нравственность. Нравственность в толстовском смысле: нравственно то, что служит на пользу моему «я». Это – нравственность дикости.

Нравственно то, что служит на пользу тому кругу, который есть мой. Это – нравственность варварства.

Нравственно то, что служит на пользу всему человечеству. Это – нравственность общечеловеческая.

Москва на рубеже десятилетий. Служба на олимпе

Не частый случай в тогдашней практике – советскому послу, возвращающемуся из-за рубежа, дается выбор. А. А. Громыко предлагает стать его заместителем. Исключено. Надо лишь придумать удобную отговорку. В общем, это не сложно – моей судьбой занимается генеральный.

ТАСС. Пост главы агентства держат вакантным для меня почти полгода. Министерская должность. Относительная самостоятельность. Контакт со всеми руководителями. Что еще надо? Привести в норму нервы и в порядок мысли. Кроме того, именно близость к руководству в его великолепной разношерстности меня не вдохновляла. Для этого требовался другой стан.

Эрмитаж и наука – заранее отпадали. Оставался Отдел международной информации ЦК КПСС.

На секретариате (1978), где среди других рассматривался вопрос о моем назначении, М. А. Суслов вдруг предлагает:

– Давайте поручим товарищу Фалину руководство ТАСС партийным решением.

К. У. Черненко вполголоса замечает:

– Леонид Ильич за то, чтобы товарищ Фалин работал в аппарате ЦК.

Суслов:

– Уважим мнение генерального секретаря.

Мое отношение не в счет, им можно пренебречь, а вот мнение повыше!

После окончания заседания Черненко уводит меня к себе. Поздравляет с назначением первым заместителем заведующего Отделом международной информации, интересуется, когда я смогу приступить к новым обязанностям. Мне предстоит еще распрощаться с официальными лицами, коллегами, партнерами, друзьями в Бонне, сдать там дела, подвести кредит-дебет в посольских финансах.

– Надо бы поставить Громыко в известность о принятом решении. Как бы подипломатичней это сделать? – спрашивает Черненко.

– С Громыко я уже распрощался. Более уместным был бы, по-видимому, звонок министру Суслова, который вел секретариат.

– Очень удачная мысль. С Сусловым министр дискутировать не захочет, а Михаил Андреевич не страдает многословием. Сейчас же, пока Суслов не отправился на дачу, и переговорю с ним.

Набирается нужный номер:

– Михаил Андреевич, неплохо бы известить Громыко о назначении товарища Фалина в ЦК. Министр хотел получить его к себе в замы. Протокол заседания Громыко так и так прочитает, но лучше, если о нашем решении он узнает сегодня и от вас.