Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

– Валентин, ну что ты на меня наседаешь. Убеди Громыко.

Сказано это безнадежным тоном. Разве не видишь, что «для них» я больше не авторитет? Зевсом он никогда не был, а теперь чем-то походил на шекспировского Лира.

Г. Шмидт долго не захлопывал дверь, не запирал ее на ключ. Еще один шанс он предоставил советской стороне летом 1979 г., когда по дороге на Дальний Восток (или обратно) специально делал остановку в Москве. На аэродроме в Шереметьево канцлера приветствовали А. Н. Косыгин и А. А. Громыко. Главный предмет беседы – «довооружение» Запада перед лицом «сверхвооружений» Востока. Шмидт добивался – или Советский Союз раскроет, куда он клонит чашу весов, или ФРГ поддержит «профилактические защитные» контрмеры НАТО. Наши представители сыграли в молчанку.

В 1981 г., не имея никаких полномочий, я поставил перед Шмидтом вопрос так: что ждет он от СССР, какие минимальные акции на нашей стороне должны быть предприняты, чтобы отпала вторая часть уже состоявшегося двойного решения НАТО? Федеральный канцлер к ответу не был готов.

– Для этого надо проконсультироваться с США и другими союзниками.

Бывает же такое везение! Именно в сей момент Шмидта приглашает к телефону генерал Роджерс, главнокомандующий войсками НАТО в Европе. Канцлер оставляет меня одного в своем кабинете. Возвращается с озабоченным лицом. На мой вопрошающий взгляд не реагирует.

От лучшей девушки Франции нельзя требовать больше, чем она имеет, говорят галлы. Мы сами были виноваты. Ни к чему затягивать неловкость. Ссылаясь на то, что мне еще добираться до Висбадена, где меня ожидает пастор Нимеллер, прощаюсь со Шмидтом и с надеждами на избавление.

Очень важно в политике и дипломатии обозначиться в счастливый момент, когда удачно сходятся не только светила на небе, но и звезды различной величины на Земле. Еще важнее для политиков и дипломатов вовремя уйти. Это и много труднее, ибо зависит в основном от тебя самого. Если уже поджимают обстоятельства, считай, что ты запоздал и убираться тебе придется, склонившись как Пизанская башня.

Мой пример показателен. Настоял бы на отставке в 1973 г., спокойно жил бы с чувством исполненного долга. В 1978 г. меня впору было бросать в карцер вместо дьяка или подьячего, что огорчал великого князя вестью о солнцевороте. Оставалось помышлять о недопущении худшего. Добрососедство отдалялось, как мираж в пустыне, – чем ближе, тем дальше.

Все в руцех Божьих, заметит фаталист. Не могу я с ним согласиться. Конфронтация не судьба, а выбор. Это доказали 70-е годы. Конкретные политики породили разрядку, подняли ее на высоту большинству на загляденье. Они же ее и сгубили. Сбили, как жаворонка в небе. Чтобы не пел о радости жизни слишком громко и не обещал перемен слишком щедро.

Разрядка, если верить ее недругам, не оправдала надежд, оказалась малоэффективной. Для понимания происходящего и происходившего больше дает сравнение не позиций двух сторон, а подходов одного на разных этапах развития. Каких надежд? Заявленных в момент формулирования политики, не оправдала? Или расчетов, вытащенных из тайников или запасников? А может быть, из-за элементарных просчетов? Отсутствие эффективности в отдельно взятый отрезок времени не есть показатель генеральной негодности и неправильности, так же как и сенсационный прыжок в высоту или безумный – в бездну не являются посылкой для выведения некой общей закономерности. Тем более что эффективность в политике чаще всего категория производная от желаемого и желательного.

Рассказ о годах, проведенных в Семигорье, был бы оскоплен, не принеси я благодарности Й. Эртлю и проф. В. Майхоферу, профессору, д-ру К. Шиллеру и К. фон Донани, министрам Г. Фридерихсу и О. графу Ламбсдорфу, Г. Яну и Г.-Й. Фогелю, министрам-президентам земельных правительств, бургомистрам городов, больших и малых, руководителям партий, профсоюзов, общественных организаций, которые почтили меня гостеприимством и вниманием, оказали неформальное содействие и помощь при выполнении обязанностей посла.

Не найди я у них понимания, не ответь на дружеское расположение искренней готовностью быть полезным, верностью данному слову, моя работа потеряла бы в отдаче и привлекательности. Тот факт, что большинство партнеров не утратили ко мне интереса, когда я стал сугубо частным лицом и попал дома в немилость, подтверждает мой принцип: жизнь без пользы другим лишена смысла.

Искренне горжусь дружескими контактами, которые у меня установились с деятелями культуры, искусства, науки, директорами и хранителями музеев. Сожалею, что прямые обязанности оставляли мало времени моим душевным привязанностям.

С красной строки слово покаяния и признательности Г. Бёллю. Покаяния за то, что не сумел сохранить его писем ко мне. Хранил их в служебном сейфе, наивно полагая, что это самое надежное место. Пропали они в августовские дни 1991 г. вместе с некоторыми другими дорогими мне документами и реликвиями. Пропажа – вычет из наследства гуманиста и писателя, и я в ответе за это.

Мотив и сюжет одного из писем мог помочь восстановить Лев Копелев. Он, очевидно, помнил, как нашел в своем почтовом ящике весточку от писателя Г. Бёлля без штемпеля на конверте. Может быть, их было даже две. Друг из ФРГ советовал бросить все и выезжать за рубеж. Ко мне Г. Бёлль обращался с просьбой донести его послание до Л. Копелева, минуя лишние глаза, и помочь, если получится, с разрешением на выезд. Просьбы были выполнены.

Наш советский бюрократ преуспел в умении вредить стране и системе. Работы художников-нонконформистов ни на какие выставки и в салоны не попадали, музеи их не покупали, ибо они не считались «произведениями искусства». Но попробуй иностранцы купить у этих художников этюды, эскизы, картины и вывезти приобретенные за рубеж. Министерство культуры тут же заявляло свои возражения, мотивированные необходимостью оберегать «…от расхищения художественный фонд страны». Чаще пришлось помогать Г. Наннену. Но пару раз за содействием обращался ко мне Бёлль.

Его привлекало творчество Б. Биргера. Картины опального московского художника были развешаны в кёльнской квартире Г. Бёлля. После того как писатель огорчил наше высокое начальство от политики и литературы, пакостники принялись досаждать ему, как никогда прежде.

Уладили с Биргером. Тут же снежный занос на пути перевода на русский бёллевской «Катарины Блюм». Наши «культуртрегеры» уперлись – и ни в какую. Выручил мой «особый канал».

Когда мы только познакомились с Бёллем, он предложил условиться вот о чем:

– Мы поймем друг друга, если не будем подлаживаться и подыгрывать вы мне, я вам. Считайте меня толстовцем, что ли. Я был и останусь противником любой власти, вашей в том числе. Не потому, что у меня с вашей властью особые разногласия в политике или в чем-либо еще. Просто я на стороне слабых и угнетенных, а они – страждущие во всех странах без исключения.