Богатство - Майкл Корда

– Роберт Баннермэн здесь? – спросила она.

– Мистер Роберт приехал несколько часов назад. Из города, – добавила горничная, словно Нью-Йорк был отдаленным и таинственным местом, известным только Баннермэнам. Она опустила шторы и взбила несколько подушек – хотя вряд ли они в этом нуждались, но одного мимолетного взгляда было достаточно, что представления Элинор Баннермэн о домашнем хозяйстве были на сверхчеловеческом уровне, превышающем все нормальные стандарты.

– Чай – это прекрасно, – сказала Алекса.

После ухода Люсили Алекса зашла в ванную и разложила свою косметику. В Кайаве было нечто, угнетавшее ее – не столько размеры, думала она, сколько обстоятельство, что она была здесь посторонней, незваной гостьей. Даже если бы Артур остался жив и привез ее сюда, вряд ли бы она когда-либо почувствовала здесь себя дома. Кроме того, у нее было чувство, что Артур был, возможно, последним из Баннермэнов – за исключением Элинор, для кого Кайава представляла собой "дом" в полном смысле слова – и даже он предпочитал не жить здесь. Для его детей Кайава была уже частью фамильного прошлого – никто из них тут не жил, и не выказывал особого интереса к посещению. И однако, думала она, если бы Кайава исчезла, семья Баннермэнов не имела бы центра. Каждый из них, конечно, был бы богат, но исчез бы благоговейный страх, что вызывало их имя, связанный, отчасти, с владением этим великолепным роскошным королевством, где осенние листья убираются, как только они опадают, а повседневным обычаям Америки двадцатого века не придают значения.

Она услышала стук в дверьи крикнула: – Войдите! – Раздался звон серебряной ложечки о фарфор. – Спасибо… Люсиль, – сказала она, как всегда испытывая неловкость, когда говорила со слугами, особенно с т а к и м и слугами, словно застывшими в янтаре с прошлого века, или созданными в результате некоего эксперимента. Она не думала, что когда-нибудь привыкнет к услугам Люсиль или найдет с ней верный тон – а в Кайаве должна быть сотня или больше людей, подобных Люсили, посвятивших свою жизнь заботе о Баннермэнах и их гостях. Где они живут? Сколько им платят? Что происходит, когда они увольняются по старости? Кто занимается всем этим? Иначе это было бы все равно, что скоростной круизный корабль без офицеров. Баннермэны, предположила она, никогда не спрашивают о подобных вещах, и даже не замечают их.

Она вошла в столовую и услышала знакомый голос:

– С молоком или с лимоном?

– Что в ы здесь делаете? – спросила она. Ей следовало испугаться, возможно, даже рассердиться, но этого не произошло. Роберт был так похож на отца, что на миг показалось, что для него вполне естественно сидеть здесь, на софе, рядом с чайным подносом.

– Я не знал, что вы приехали, – сказал он, улыбаясь. – А когда услышал, забрал поднос у Люсили и принес его сам. Я не чураюсь порой физического труда. Человек из народа, знаете ли.

Хотел ли Роберт просто напугать ее подобной выходкой? – подумала она. Это было на него не похоже. Роберт разлил чай. Он все еще улыбался, но пристально смотрел на нее.

– Настоящий вопрос в том, что в ы здесь делаете? – сказал он.

– Ваша бабушка пригласила меня повидаться.

– Вот как? У меня такое впечатление, что это в ы захотели повидать ее. Из-за чего?

Знает ли он? Неужели Элинор ему рассказала? Алекса не могла в это поверить. Миссис Баннермэн вряд ли бы посвятила кого-либо в свои замыслы, даже Роберта, пока не ознакомилась с фактами.

– Из-за некоторых вещей вашего отца, – неубедительно произнесла она, надеясь, что Роберт не станет на этом останавливаться.

Так и произошло.

– Не означает ли это некоторую оттепель с вашей стороны? – спросил он, словно его лично это не касалось.

– Может быть. А о н а способна немного потеплеть? И вы?

– Я всегда открыт для переговоров, Алекса. В этом и состоит дипломатия.

Она сменила тему. Ей нужно было говорить с миссис Баннермэн, а не с Робертом.

– Это вы были в саду?

– Это не сад, дорогая Алекса. Это Большая Лужайка, в отличие от той, что за домом, е е и называют Садом, по каким-то причинам. Но – да, это был я.

В загородной одежде он выглядел как нельзя более лихо, хотя в действительности, в его облике не было ничего особо неформального. На нем был твидовый костюм, клетчатая рубашка с гладким галстуком, элегантные прогулочные туфли, выглядевшие так, словно вышли из рук лучших лондонских сапожников, и долго, тщательно полировались.

Он потянулся к блюдцу с нарезанным лимоном. Она покачала головой.

– С молоком.

– Вы следуете примеру Элинор, как я погляжу.

– Почему вы смотрели на мои окна?

– Почему? Потому что они были освещены. Прошло много времени с тех пор, как в этих комнатах кто-то останавливался. Это печально.

На миг на ощутила его печаль, поверила в нее. Она была почти готова передать ему документ, заключить мир, принять его условия, какими бы они ни были – но потом он отставил чашку, встал и подошел к окну.

– Вы ведь не хотите ничего этого, – сказал он. – Для чего же вы сражаетесь?

– Я не сражаюсь. Я исполняю желание вашего отца.

– Его желание? Я всю жизнь потратил, слыша об его желаниях. Теперь он мертв, а я все еще о них слышу. Хоть раз бы я хотел услышать о с в о и х желаниях.

Она не видела его лица, но голос звучал резко. Его хорошее настроение мгновенно исчезло, и в напряженности тона было нечто пугающее. Затем он повернулся к ней, вновь привел себя в доброе расположение духа.

– Я должен переодеться к обеду. Мы поговорим позже.

Она проследила, как он уходит, гадая, что означает его ироническая улыбка. Он настолько изощрился, скрывая свои чувства, что, похоже, порой сам не знал, каковы они. Пришел ли он с предложением мира, или просто из любопытства? Возможно, он сам не понимал, но, каковы бы ни были его намерения, он явно передумал и оставил их невысказанными.

У нее нет причин бояться его, твердила она себе, но тем не менее, достала из сумочки полицейский рапорт о смерти Джона Баннермэна, свернула и засунула в один из своих сапожков из телячьей кожи, а потом натолкала в сапожки бумажных салфеток, чувствуя себя страшно глупо. Однако, подумала она, если Артур предпочитал держать документ в тайне, она, по крайней мере, следует его примеру.

Она приняла ванну – неужели есть люди, которые всерьез вызывают для этого горничных? – и стала обдумывать выход к обеду. Она оденет темно-серое вязаное платье от Донны Каран, с вырезом не слишком глухим, но и не вызывающим, достаточно длинное, надеялась она, чтобы выглядеть респектабельным для миссис Баннермэн, и все же представлять интерес для Роберта. Она решила отказаться от всяких украшений. Миссис Баннермэн все равно затмила бы ее в этом отношении. Алекса лежала в ванной, чувствуя себя отрезанной от мира, и, пожалуй, наслаждаясь этим. Пресса никогда не нашла бы ее здесь. У нее нет никаких обязанностей. Люсиль и другие слуги позаботятся обо всех ее нуждах. До нее дошло, что в богатстве есть много выгод – хотя, конечно, она еще не б ы л а богатой.

Она услышала деликатный стук в дверь, затем голос Люсили, пока та развешивала свежеотглаженную одежду и шелестела оберточной бумагой. Ей было бы легко, подумала она, привыкнуть к такому образу жизни. Внезапно Алекса испытала стыд, даже вину, за то что беспокоится, как выглядит…

И в то же время, когда она одевалась, а Люсиль крутилась поблизости, чтобы помочь, если потребуется, она не могла не заметить, что никогда не выглядела лучше.

Алекса надела на палец бриллиантовое кольцо – она считала его своим обручальным кольцом, расправила плечи и отправилась на встречу с семьей – со своей семьей.

Миссис Баннермэн сидела посреди гостиной. На ней было вечернее платье до щиколоток, с длинными рукавами, из серебристо-серого муара. Алекса, у которой на такие вещи глаз был наметан, сразу распознала модель Баленсиаги. Несмотря на свой возраст, Элинор Баннермэн не одевалась, как старуха, но у нее хватало здравого смысла прикрыть то, что открывать не следовало. Длинные рукава скрывали ее руки и плечи, огромные браслеты отвлекали внимание от кистей, а бриллиантовое ожерелье в несколько нитей прятало добрую часть шеи и груди. На одни ее серьги семья из четырех человек могла безбедно существовать всю жизнь. И, хотя она не надела тиару, она сидела так прямо, что Алексе почти показалось, будто она видит ее на волнах превосходно причесанных серебряно-седых волосах, укладка которых, вероятно, заняла у горничных все время от полудня. Она пристально изучила Алексу с ног до головы, острые глаза схватывали каждую деталь без помощи очков.

– Подойдите и сядьте рядом, – сказала она. Вежливость ее голоса не скрывала того, что это приказ. – Выпьете что-нибудь?

– "Перье", благодарю вас.

– Вы не шокируете меня, если выпьете что-нибудь покрепче. Моя мать была трезвенницей. Я – нет.