Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Вполне прилично позавтракав, я наискось пересёк небольшую площадь и к назначенному времени был уже в штабе, где и познакомился с начальником расчётно-теоретического бюро подполковником Тюлиным Георгием Александровичем. Это был невысокого роста человек плотного сложения с крупными, выразительными чертами лица, весьма энергичный и в движениях, и в разговоре. Сразу было видно, что он любит чётко и точно выражать свою мысль, ценит своё время, тактичен в обращении, но характер у него жёсткий. После короткого знакомства с моими возможностями он предложил мне заняться освоением методов расчёта траекторий баллистических ракет, разработанных и применяемых немецкими специалистами для ракеты ФАУ-2 (V-2). Этот момент, можно сказать, определил всю мою дальнейшую жизнь как специалиста именно в области ракетной, а затем и космической баллистики и проектирования. В последующие дни, когда я познакомился поближе с Георгием Александровичем, узнал, что он ещё до начала войны окончил механико-математический факультет Московского университета и вовсе не являлся профессиональным военным, а попав на фронт, дослужился до звания подполковника. Он должен был решить, демобилизоваться и начать работу в новой отрасли промышленности или продолжить карьеру военного офицера. Между нами сложились сразу же очень хорошие отношения, может быть, потому, что я оказался чуть ли не первым советским человеком в его только что образованном расчётно-теоретическом бюро. Правда, у него уже был заместитель в чине майора, некто Ливартовский Владимир Иосифович, который, как и он, имел университетское образование. После нескольких дней работы Георгий Александрович вдруг начал называть меня Рефатик, на что я не мог ответить столь же дружеским обращением.

Проходили годы, я уже стал солидным человеком предпенсионного возраста, а Тюлин - сначала полковником, заместителем начальника одного НИИ Министерства обороны (НИИ-4), затем генералом, возглавившим ведущее НИИ нашей отрасли (НИИ-88), а в последние годы жизни - первым заместителем министра Общего Машиностроения (так называлось в целях конспирации ракетно-космическое министерство), но при неофициальных встречах он продолжал называть меня по-прежнему Рефатиком. Уйдя на пенсию (в основном, по состоянию здоровья), Георгий Александрович работал профессором на полставки на кафедре аэрогазодинамики в Московском университете, которую долгие годы возглавлял хорошо известный в учёных кругах Халил Ахмедович Рахматулин. В это время я несколько раз приходил к Тюлину на квартиру, чтобы поделиться с ним своим опытом по постановке курса "Теория полёта" или "Ракетно-космическая баллистика", передал ему некоторые свои методические работы по курсовым заданиям для студентов Авиационного института. К сожалению, вскоре тяжёлая болезнь скосила его.

Следующим человеком, с которым я познакомился, был Борис Евсеевич Черток, назначенный около года тому назад начальником Института "Рабе" ("Rabe" - по-немецки - "ворона", но в этом слове был зашифрован истинный смысл: Raketenbau, то есть ракетостроение). Это был мужчина высокого роста, тридцати трёх-тридцати четырёх лет, в чине "профсоюзного" майора. Когда я впервые увидел его, мне почему-то подумалось, что вот таким был Паганини, во всяком случае, из того, что я прочитал о великом музыканте, облик его представлялся мне примерно таким. Линия рта с тонкими губами отклонялась от перпендикуляра к линии довольно большого, но неширокого клювообразного носа, занимающего господствующее положение на лице. Из-под очень высокого лба смотрели внимательные карие глаза, во взгляде которых, в отличие от Паганини, ничего демонического не чувствовалось. Заметная оттопыренность ушей как бы уменьшала размеры его крупной головы и придавала лицу оттенок любопытствующего человека. Бросались в глаза также довольно длинные руки с очень большими кистями и длинными пальцами. По всей этой сумме первых впечатлений я в уме присвоил Борису Евсеевичу прозвище "Паганини". В Бляйхероде мне не пришлось с ним тесно общаться, так как нас разделяла не только значительная дистанция в служебном положении, но и специализация: он лично занимался изучением приборов и системы управления ракетой. Возглавляемый им в этот период Институт "Рабе", входивший в состав более крупного Института "Нордхаузен", стал как бы основным проектно-теоретическим подразделением по изучению наследия немецких специалистов, создавших уникальную для своего времени ракету ФАУ-2.

Вся дальнейшая жизнь Бориса Евсеевича была связана с Конструкторским бюро Королёва. Один из ближайших соратников Королёва, он продолжает трудиться и в наступившем 2001 году. Когда в 1992 году ему исполнилось 80 лет, все поздравляли его с 20-летием, так как он родился 29 февраля и, следовательно, только один раз в четыре года - по високосным годам - на календаре появляется эта дата. За последние шесть лет им написан замечательный цикл из четырёх книг под общим названием "Ракеты и люди", который смело можно считать историей становления и развития ракетно-космической техники. Среди всех наиболее близких Королёву помощников я ставлю этого умного, обаятельного человека, обладающего помимо прочих достоинств огромным чувством мягкого юмора и неиссякаемым оптимизмом, на первое место.

Но вернёмся в Бляйхероде. Шпаркасса оказалась небольшим двухэтажным зданием с подвальным помещением. Здесь уже трудились немецкие специалисты, разбитые на несколько групп: аэродинамики, баллистики, прочнисты, специалисты по стабилизации и устойчивости движения. Предполагалось, что с советской стороны будут организованы аналогичные группы. Рабочие комнаты немцев находились на втором этаже, наши - на первом. В подвале располагался наш архив, которым командовал старший сержант по имени Иван, которого немцы называли не иначе, как герр Иван, с ударением на первом слоге. Иван немцев очень не любил и общался с ними, говоря спортивным языком, на грани фола. Помимо обычных шкафов-сейфов, у Ивана было два сейфа с двойными очень массивными железными дверцами с кодированными замками. При открывании этих сейфов он всегда от нас загораживал своим телом замки, чтобы, не дай бог, кто-то из нас не подглядел засекреченный код. Всё это я узнал чуть позже, когда стал работать в этой самой шпаркассе.

Пока я находился в здании штаба, туда пришли ещё несколько человек, направленных так же, как и я, в Бляйхероде, но никто из них не был определён в расчётно-теоретическое бюро. Говорили, что отсюда их направят ещё в какие-то подразделения института "Нордхаузен".

Из штаба мы вышли втроём: я и тот самый молодой инженер с женой из Ленинградского военно-механического института, с которым мы в Подлипках начали работать вместе над неконтактным взрывателем. Они недавно поженились, детей у них не было, поэтому и решили отправиться в Германию вместе. Дима успел побывать на фронте, там ему оторвало кисть левой руки, и у него свежи были в памяти все "прелести" войны с фашистами, то есть с немцами, так как он всех немцев считал фашистами. Прогуливаясь, мы как-то незаметно для себя очутились в фруктово-ягодном саду, скорее всего, потому, что выбирали места попрохладнее в этот полуденный зной, а сад никак не был огорожен. Наше внимание привлекли кусты красной смородины с довольно крупными, красивыми ягодами, висевшими на ветках целыми гроздьями. Они были ещё не совсем спелыми, но по виду вполне съедобными. Дима попробовал, они ему понравились, и он стал довольно интенсивно их рвать, предлагая и нам последовать его примеру. Я попытался возразить, считая, что нехорошо так вести себя в чужом саду, на что Дима ответил: