Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Понемногу начали складываться отношения с немцами и на работе. Первыми моими знакомыми стали два доктора - Вернер Альбринг и Вольдемар Вольф. Первый оказался специалистом по аэрогазодинамическим проблемам, а второй - по баллистике. Оба они были отличными знатоками своего дела и исключительно добросовестными людьми. Альбринг был суховат в общении и держался чуть высокомерно, а Вольф был дружелюбен, разговорчив и очень прост. Через толстые стёкла его удивительно красивых роговых очков с двенадцатидиоптрийными линзами на вас смотрели почти голубые, слегка удивлённые и по-детски наивные глаза. Во всех его действиях чувствовалась какая-то врождённая аккуратность, необыкновенное терпение и большое уважение к собеседнику. Я не стеснялся к нему обращаться с любыми вопросами, и мне нравилась та методичность, с которой он подходил к объяснению трудных мест в "берихтах" - так мы называли технические отчёты, переводами которых на русский, в основном, и занимались.

В немецкой части нашего расчётно-теоретического бюро были специалисты четырёх категорий: расчётчики-вычислители, инженеры, диплом-инженеры и доктора. Мы общались только с докторами, которые являлись научными руководителями соответствующих направлений.

Первые две-три недели в расчётно-теоретическом бюро работал, кроме меня, только один инженер из советской команды - Иван Кузьмич Сёмин, человек значительно старше меня по возрасту, занимавшийся вопросами прочности. Когда мы с ним впервые увидели электромеханическую счётную машину, работавшую, по нашим понятиям, с невероятной скоростью и притом оперирующую десятизначными числами, мы просто ошалели от восторга. Немцы быстро научили нас обращаться с этими машинками, и мы с большим увлечением стали по делу и без дела работать на них. Утром, вставая с постели, я только и думал, как бы побыстрее добраться до этого чуда вычислительной техники, и спешил к свиданию с ним, как к любимой девушке. Теперь не надо было ковыряться до умопомрачения в таблицах логарифмов для умножения, деления и возведения в степень многозначных чисел. Шум, производимый этими машинками, как-то даже не замечался и воспринимался как приятное музыкальное сопровождение к вычислительному процессу. Из двух типов машинок - "Мерседес" и "Рейнметалл" - я явно отдавал предпочтение "Мерседесу". Мне нравилась её компоновка, внешнее оформление и, если хотите, - звук.

К этому времени появилась и первая работа под названием "К расчёту траектории изделия А-4", написанная советскими авторами Г. А. Тюлиным и В. И. Ливартовским. Изделие А-4 - это условное название ракеты ФАУ-2. В ней излагалась теоретическая часть вопроса, включавшая составление дифференциальных уравнений движения и методику расчёта траектории, а также исходные данные, принятые для расчёта. Как результат - приводилась траектория, рассчитанная немецкими специалистами. Мне было дано задание освоить проведение подобных расчётов, а в качестве первого шага - повторить, продублировать весь процесс расчёта. В отчёте Тюлина и Ливартовского были приведены неизвестные у нас ранее данные по вертикальному разрезу атмосферы до высоты 100 км, но не было ни аэродинамических характеристик ракеты, ни данных по центровке, переменной во времени. Их пришлось восстанавливать вместе с немцами. Кроме того, при численном интегрировании дифференциальных уравнений я применил не метод Рунге-Кутта, как делали немцы, а метод Адамса-Штёрмера, пользовавшийся большой популярностью у нас как среди астрономов, так и у артиллеристов. Рассчитанная мною траектория практически совпала с немецкой, и это позволило мне обрести необходимую уверенность в своих возможностях. Я думаю, что эта траектория была первой траекторией ракеты ФАУ-2, рассчитанной советским специалистом.

К этому времени расчётно-теоретическое бюро начало пополняться новыми сотрудниками. В основном это были офицеры, окончившие до войны высшие учебные заведения, а во время войны имевшие отношение к инженерно-техническому обслуживанию авиации и артиллерии. Мне очень повезло, что среди них оказался Николай Фёдорович Герасюта. С первых же минут нашего знакомства мы потянулись друг к другу и стали неразлучными друзьями в полном смысле этого слова. Это был выше среднего роста, худощавый, очень быстрый в движениях человек года на два старше меня. Ему очень шла офицерская форма с погонами капитана артиллерии. Без всяких комплексов, прямолинейный, смелый, обладающий большим чувством юмора и говорящий с заметным украинским акцентом, он умел мгновенно установить контакт с любым собеседником. Он, видимо, нуждался в близком человеке со спокойным, рассудительным характером, а мне недоставало той энергии и темперамента, которые у него имелись в избытке. Думаю, что мы отлично уравновешивали и дополняли друг друга. По возвращении из Германии он уволился из армии, стал работать в нашем Конструкторском бюро, специализируясь в области динамики и устойчивости движения ракет. Через несколько лет, при организации в Днепропетровске серийного Конструкторского бюро, ставшего впоследствии известным как Южный машиностроительный завод ("Южмаш"), он переехал туда, возглавил там расчётно-теоретическое направление, защитил докторскую диссертацию, организовал в Днепропетровском университете специализированную кафедру, был избран членом-корреспондентом Украинской Академии Наук. Герасюта был одним из очевидцев катастрофы при взрыве ракеты на Байконуре в 1960 году. Я уже писал, что он уехал тогда со стартовой площадки буквально за несколько минут до развития трагических событий. В течение всех последующих лет мы регулярно встречались то в Москве, где он часто бывал, то в Днепропетровске, куда я ездил время от времени по служебным делам, то на полигонах. Умер он от сердечного приступа десять лет тому назад.

Николай довольно сносно мог общаться с немцами, имея некий запас знаний по языку со времени учёбы в Одесском университете, механико-математический факультет которого окончил как раз перед войной, а также какую-то практику во время наступления наших войск на территории Германии. Переводил он отчёты с немецкого гораздо лучше меня, редко прибегая к помощи переводчиц. Квартира, в которой он жил, вскоре стала чем-то вроде клуба, где мы частенько собирались по вечерам за чашкой чая или кофе, не пренебрегая и крепкими напитками. Особенно нам нравился ликёр под названием "Какао мит нусс", то есть какао с орехами. На этих вечерах музыкальную часть обычно вёл я, как хорошо играющий на мандолине, а Николай мог подобрать аккомпанемент на гитаре для любой не очень сложной мелодии. Ни у кого из мужчин, как назло, не было подходящих голосов, поэтому все песни исполнялись, в основном, женской частью нашего коллектива. Во время таких посиделок время от времени отдавали дань и поэзии. Тут в качестве исполнителя неизменно выступал капитан авиации Юрий Александрович Мозжорин. Он наизусть читал "Графа Нулина", "Гавриилиаду", "Царя Никиту", "Луку М...." и много других пикантных и не вполне приличных поэм. Мозжорин не работал в нашем расчётно-теоретическом бюро, а больше занимался проблемами управления, но мы очень быстро сошлись с ним, и он стал постоянным "членом" нашего неформального клуба. По возвращении в Москву он довольно быстро продвинулся по военной службе, стал заместителем начальника одного из основных НИИ Министерства обороны по ракетной технике, а затем был назначен директором ведущего Научно-исследовательского института нашей отрасли, в составе которого позже был организован хорошо всем известный ЦУП - Центр управления полётами. В этой должности Юрий Александрович проработал до конца жизни, имея звание генерал-лейтенанта авиации.