Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Военные порядки в стране не ослабевали, а наоборот, по мере возвращения с фронтов огромной армии солдат, офицеров и генералов стремление насадить везде армейские порядки ощущалось весьма заметно. Различные группы инженеров, отправленных в Германию с той же целью, что и мы, но несколько раньше нас, были одеты в офицерские формы с погонами. В зависимости от занимаемого положения и возраста все они становились то полковниками (высший чин), то старшими лейтенантами (низший чин), то получали промежуточные звания. За ними закрепилось название "профсоюзных офицеров" в отличие от настоящих офицеров, получивших эти звания либо на фронте, либо в тылу после окончания тех или иных военных заведений.

Сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, так как никто из нас не был обременён ни излишками одежды, ни какими-либо предметами ухода за собой. Мы все понимали, что там нам предоставят весь необходимый минимум условий для более или менее нормального существования. Отъезжающих набралось довольно много, и нас посадили на два совершенно серых "Дугласа" . Я впервые в жизни летел на самолёте, и мне было очень интересно наблюдать землю под собой с высоты. Погода была ясная, безоблачная, слегка покачивало, закладывало уши, шум мотора мешал разговаривать. Потом всё это однообразие стало надоедать и хотелось быстрее прилететь к месту назначения. В Минске сделали остановку на одном из военных аэродромов для дозаправки. При снижении и посадке я почувствовал очень сильную боль в ушах, однако многие мои попутчики перенесли этот манёвр без всяких болезненных ощущений.

В Берлин прилетели далеко за полдень, и с места нашей посадки можно было прочесть надпись над зданием аэропорта: "Шёнефельд". Здесь нас впервые за всё время полёта накормили и проинструктировали: сейчас всех развезут по квартирам к жителям Берлина на ночёвку, а завтра в 10 часов утра за нами приедут и отвезут в штаб, поэтому от домов и квартир далеко не отлучаться. Развозили на небольших открытых грузовых машинах, приспособленных для пассажиров. К нам на борт сели человека три или четыре сопровождавших нас немцев, которые всю дорогу громко разговаривали между собой, много смеялись и вели себя очень непринуждённо. К своему ужасу, я обнаружил, что из их разговора я не разобрал ни единого слова, будто никогда не учил немецкого языка. Как же так могло случиться, что после пяти лет обучения в школе, в которой с трудом, но всё же получил пятёрку по немецкому языку, я абсолютно ничего не мог понять? Я даже подумал, что они говорят не по-немецки, а на каком-то другом языке, но абсурдность подобной мысли была очевидной. К моему удивлению, оказалось, что и другие мои товарищи ничего не понимали. Очень долго прислушиваясь к их речи, я стал различать только два известных мне слова: "я", то есть "да" и "нихт", то есть "нет", причём последнее слово произносилось почти как "нышьт" в русской транскрипции. Как выяснилось чуть позже, только один из нас чуть понимал их язык - это был Умка Гольцман (полное его имя Наум), мой сокурсник, сам из города Каменец-Подольского, хорошо знавший еврейский язык и изучавший в институте немецкий. По дороге я обдумывал, как же мы будем общаться с немцами, на квартире которых нам предстояло провести ночь. Когда мы начнём работать, я надеялся, что у нас будут переводчики.

Тем временем нас привезли в один из довольно тихих районов Берлина и по два-три человека разместили в соседних квартирах. Надо сказать, что мы все ожидали встретиться, мягко говоря, с недоброжелательным отношением к себе, и были готовы в случае необходимости прибегнуть к ответным действиям. Несмотря на то, что со времени окончания войны прошёл уже целый год, немцы для нас оставались всё ещё врагами, и это чувство трудно было перебороть, да никто и не старался сделать это. Наши провожатые, что-то наговорив хозяйке квартиры, ушли, и мы с приятелем остались стоять около своих чемоданов, как бессловесные истуканы.

Хозяйка, очень приятная женщина лет тридцати пяти, что-то нам говорила, сопровождая разговор мягкими жестами, но я из всего этого понял всего три слова: два из них - "господин инженер" или, точнее, "господа инженеры", произносимые как "герр инжиниирен" (из-за отсутствия в русском языке придыхательного звука, обозначаемого буквой "аш", я не рискую заменить его наиболее близким звуком, а пользуюсь звуком "г"), причём "р" грассировалось до неузнаваемости. В третьем слове можно было угадать "пожалуйста", произносимое на русском языке, но с очень сильным акцентом и ударением на звуке "ю" - "пожалюста". Во время "разговора" она нам подала руку и представилась: "Фрау Шарлотта". Мы пожали протянутую руку, кивнули головами в ответ, но своих имён почему-то не назвали, как будто это была военная тайна - скорее всего от растерянности. В конце концов мы поняли, что она приглашает нас пройти в наши комнаты, которых оказалось две: в одной были две кровати, а в другой - две белые табуретки с белыми тазами, наполненными до половины водой, и два белых венских стула, на каждом из которых стояли белые кувшины с водой и мыльницы, а на спинках висели полотенца. Жестами она показала нам, что мы можем пройти в столовую, где она приготовит для нас чай, и оставила нас одних.

Мы не очень хорошо представляли себе назначение этих тазов с водой. Попробовали температуру воды, думая, что она предназначена для мытья головы, но она была чуть тёплой и для этой цели совсем не годилась. Посовещавшись, мы решили, что в доме нет водопровода или он не работает, и они умываются таким вот способом. Мы кое-как умылись, достали свои нехитрые запасы пищи и отправились через коридорчик в столовую. Там нас уже ждала хозяйка. На столе были расставлены чашки, блюдечки, ложечки, чайник с горячей водой и чайничек с заваренным чаем. Что-то объясняя нам, хозяйка жестами пригласила садиться и, как мы поняли, она извинялась, что ничего из еды не может нам предложить. Мы воспользовались своими бутербродами, попытались угостить и её, но она очень вежливо отказалась. Она, видимо, знала, что по карточкам живут не только они, в Германии, но и мы, в России.

После нашего ужина, перед тем, как отправиться спать, мы попросили её показать, где туалет. Это международное слово она сразу поняла и со словами: "Тойлет, битте, битте, тойлет", - провела нас к этому заведению. Мы, как могли, поблагодарили её знаками и, отправляясь спать, мой напарник, покопавшись в своей памяти, отважился сказать ей "Ауфвидерзеен", на что получил ответ "Гуте нахт". Тут я впервые сообразил, что можно было у неё узнать, не говорит ли она по-английски. Всё-таки на нём какой-то элементарный разговор я был в состоянии провести, но это уже относилось к упущенным возможностям.