Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Не разделяя человечество на американцев и русских, арабов и евреев, негров и белых, можно целиком присоединиться к первым словам первого человека, ступившего ногой на поверхность Луны, астронавта Нила Армстронга: "Этот маленький шаг человека на Луне является огромным шагом для всего человечества!" Это произошло 21 июля 1969 года в районе Луны с очень символичным названием "Море Спокойствия".

Как нетрудно подсчитать, к этому моменту Сергея Павловича не было с нами уже три с половиной года. Можно задаться вопросом: как бы сложилась судьба нашей программы, если бы так нелепо не оборвалась жизнь нашего главного конструктора? Могли бы мы опередить американцев в этой самой престижной ракетно-космической гонке? Хотя рассуждения в сослагательном наклонении чаще всего содержат в себе оттенок изрядной сомнительности, в данном случае я бы взялся утверждать со стопроцентной гарантией, что это бы ничего не изменило. Уже в 1965-66 годах было ясно, что первенство в лунной гонке нами упущено, и никакими привычными для нас авралами и энтузиазмом дело исправить нельзя. Мне кажется, что угнетённое состояние, в котором постоянно находился Сергей Павлович в течение последних лет своей жизни из-за сложившегося положения дел с лунной программой, способствовало быстрому прогрессированию ряда болезней, и это окончательно подточило его здоровье.

Что же осталось после него, в память о нём, кроме блистательных достижений при жизни в ракетно-космической технике, которой он посвятил себя целиком, без остатка? Чем отмечены его заслуги, что сделано, чтобы его имя не было предано через некоторое время забвению?

Самым близким для него было предприятие, с которым оказалась связанной самая насыщенная часть его жизни. Здесь мы найдём мемориальную доску у входа в корпус, где находился кабинет Сергея Павловича, демонстрационный зал и музей, рассказывающие о его делах и о сотрудниках, внесших наибольший вклад в развитие отрасли. У самого входа на предприятие - памятник-бюст Королёву, а чуть позади - вертикально установленный макет в натуральную величину ракеты-носителя, выведшего на орбиту первого космонавта Земли Юрия Гагарина. Недалеко от проходной завода, на доме, где несколько лет жил Сергей Павлович - мемориальная доска. В самом начале центрального проспекта города на прекрасном постаменте установлен бронзовый памятник во весь рост, в котором до мельчайших подробностей мы узнаем и выражение озабоченного лица, и характерный наклон головы, и целеустремлённый шаг. Наш город после долгих дебатов, наконец, в 1996 году переименован из Калининграда в Королёв. На въезде в город с Ярославского шоссе установлена белоснежная ракета Р-2, к сожалению, далеко не лучший образец из того, что здесь было создано, но зато одна из первых ракет, сильно напоминающая немецкую ФАУ-2. Авиационный институт в городе Самара носит имя академика Королёва, в ряде вузов учреждены стипендии его имени. Памятники Королёву установлены в его родном городе Житомире, в Калуге и, конечно, в Москве, на аллее героев космоса у ВДНХ, рядом с обелиском в честь запуска первого искусственного спутника Земли. В этих же городах, а также на космодроме Байконур созданы мемориальные музеи. Всем известна улица академика Королёва в Москве, на которой расположен телецентр.

В 1966 году Академия Наук СССР учредила Золотую медаль им. С. П. Королёва за выдающиеся работы в области ракетно-космической техники. Именем главного конструктора названы два научно-исследовательских судна, один из высокогорных пиков на Памире и перевал на Тянь-Шане. Наконец, его имя присвоено одному из талоссоидов на Луне.

Из своего КБ Королёв вышел в последний раз 5-го января, а 14-го его уже не стало. Эти десять дней обратились для него в вечность.

Эпоха Королёва завершилась, но у людей, лично знавших его, глубокие следы в сердце и в памяти сохранятся до конца жизни. Мы все склоняем головы перед светлой памятью нашего учителя, наставника, руководителя.

3 часть.

Полгода в Германии

Первые впечатления

Я уже упоминал о том, что в первой половине июня 1946 года, вскоре после начала работы в Подлипках, довольно большую группу сотрудников командировали в Германию для сбора и изучения трофейной техники. Каков был срок командировки и какой техникой предстояло заниматься - никто из нас не знал. Большинство отъезжающих только недавно окончили институт, и нам практически было безразлично, с чего начинать. Каждого из нас больше интересовало не то, с какого типа военной техникой мы встретимся, а то, кому как повезёт со специализацией. Кто хотел стать технологом, кто думал о конструкторской работе, а некоторые, вроде меня, мечтали о работе с проектно-теоретическим уклоном. Но мы не были вольны выбирать то, что по душе, по своему усмотрению, а были почти на положении людей мобилизованных.

Военные порядки в стране не ослабевали, а наоборот, по мере возвращения с фронтов огромной армии солдат, офицеров и генералов стремление насадить везде армейские порядки ощущалось весьма заметно. Различные группы инженеров, отправленных в Германию с той же целью, что и мы, но несколько раньше нас, были одеты в офицерские формы с погонами. В зависимости от занимаемого положения и возраста все они становились то полковниками (высший чин), то старшими лейтенантами (низший чин), то получали промежуточные звания. За ними закрепилось название "профсоюзных офицеров" в отличие от настоящих офицеров, получивших эти звания либо на фронте, либо в тылу после окончания тех или иных военных заведений.

Сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, так как никто из нас не был обременён ни излишками одежды, ни какими-либо предметами ухода за собой. Мы все понимали, что там нам предоставят весь необходимый минимум условий для более или менее нормального существования. Отъезжающих набралось довольно много, и нас посадили на два совершенно серых "Дугласа" . Я впервые в жизни летел на самолёте, и мне было очень интересно наблюдать землю под собой с высоты. Погода была ясная, безоблачная, слегка покачивало, закладывало уши, шум мотора мешал разговаривать. Потом всё это однообразие стало надоедать и хотелось быстрее прилететь к месту назначения. В Минске сделали остановку на одном из военных аэродромов для дозаправки. При снижении и посадке я почувствовал очень сильную боль в ушах, однако многие мои попутчики перенесли этот манёвр без всяких болезненных ощущений.

В Берлин прилетели далеко за полдень, и с места нашей посадки можно было прочесть надпись над зданием аэропорта: "Шёнефельд". Здесь нас впервые за всё время полёта накормили и проинструктировали: сейчас всех развезут по квартирам к жителям Берлина на ночёвку, а завтра в 10 часов утра за нами приедут и отвезут в штаб, поэтому от домов и квартир далеко не отлучаться. Развозили на небольших открытых грузовых машинах, приспособленных для пассажиров. К нам на борт сели человека три или четыре сопровождавших нас немцев, которые всю дорогу громко разговаривали между собой, много смеялись и вели себя очень непринуждённо. К своему ужасу, я обнаружил, что из их разговора я не разобрал ни единого слова, будто никогда не учил немецкого языка. Как же так могло случиться, что после пяти лет обучения в школе, в которой с трудом, но всё же получил пятёрку по немецкому языку, я абсолютно ничего не мог понять? Я даже подумал, что они говорят не по-немецки, а на каком-то другом языке, но абсурдность подобной мысли была очевидной. К моему удивлению, оказалось, что и другие мои товарищи ничего не понимали. Очень долго прислушиваясь к их речи, я стал различать только два известных мне слова: "я", то есть "да" и "нихт", то есть "нет", причём последнее слово произносилось почти как "нышьт" в русской транскрипции. Как выяснилось чуть позже, только один из нас чуть понимал их язык - это был Умка Гольцман (полное его имя Наум), мой сокурсник, сам из города Каменец-Подольского, хорошо знавший еврейский язык и изучавший в институте немецкий. По дороге я обдумывал, как же мы будем общаться с немцами, на квартире которых нам предстояло провести ночь. Когда мы начнём работать, я надеялся, что у нас будут переводчики.