Россия нэповская - С Павлюченков

Прямое взаимодействие советских военных и политических советников с руководством КПК и Гоминьдана, проходившее под контролем китайской комиссии Политбюро, оставляло не у дел коминтерновские структуры. ИККИ исправно дублировал политические решения ВКП(б), его реальная работа сводилась к подготовке кадров для китайской компартии в «школах Коминтерна» (Университете имени Сунь Ятсена, КУТВе и других). Лишь 25 марта 1926 года было решено образовать в Шанхае Дальневосточное бюро Коминтерна[875]. «Объединенная оппозиция», усилиями Троцкого и Радека разработавшая собственную платформу в вопросе о китайской революции, так и не смогла добиться ее конструктивного обсуждения в руководстве ВКП(б). В то время как она настаивала на разрыве с Гоминьданом и даже предлагала создавать в Китае советы, Сталин и Бухарин продолжали выступать за национальный блок[876].

Массированные поставки вооружения и техники, обучение китайских офицеров в советских военных школах не помешали лидерам Гоминьдана в апреле 1927 года обрушить репрессии на коммунистов. Пытаясь добиться раскола Гоминьдана, руководство ВКП(б) активизировало помощь его левому крылу, возглавлявшему уханьское правительство. На место национальной была поставлена аграрная революция, ответственность за ошибки ее предшествовавшей фазы традиционно возложена на руководство КПК[877]. В конце года гоминьдановское правительство разорвало дипломатические отношения с СССР. Запоздалый «поворот влево» в китайской политике во многом брал на вооружение предложения оппозиционеров — с 1928 года КПК провозгласила курс на создание советских районов в сельской местности.

Отношения с военными правителями Северного Китая обостряла проблема КВЖД, остававшейся собственностью Советского Союза. Несколько раз подписывались предварительные соглашения о передаче железной дороги под юрисдикцию китайских властей, однако их выполнение постоянно откладывалось. В сентябре 1926 года мукденское правительство явочным порядком попыталось национализировать имущество КВЖД, что вызвало обмен резкими нотами, однако конфликт был урегулирован без применения военной силы[878].

На протяжении 1920-х годов интересы СССР на Дальнем Востоке все больше сталкивались с жесткой позицией Японии, рассматривавшей себя в качестве лидирующей силы в регионе. Лишь после длительных переговоров советским дипломатам удалось добиться вывода японских войск из северной части Сахалина. Судьба самого острова также долгое время не была определена. В Москве 3 мая 1924 года приняли решение «сообщить т. Иоффе (главе советской делегации на переговорах. — А.В.), что Политбюро не возражает против дальнейшего ведения переговоров в направлении продажи о. Сахалин, причем сумму в миллиард считать минимальной»[879]. В конечном итоге японцы удовлетворились концессиями на рыбную ловлю в территориальных водах СССР. 20 января 1925 года была подписана советско-японская конвенция об основах взаимоотношений.

Внутрипартийное столкновение вокруг «уроков германского Октября», равно как и дискуссии 1924 года вокруг «троцкизма» свидетельствовали о том, что в политической системе Советского Союза ощущается отсутствие определенных звеньев, функции которых в условиях демократии выполнялись независимой прессой и парламентской оппозицией. Однопартийный режим еще не превратился в законченное тоталитарное государство, хотя его «идеократическая» составляющая и указывала на тенденции в этом направлении.

Дискуссии о характере и перспективах большевистской революции в этот период проходили мимо Коминтерна — международной структуры, кровно заинтересованной в успехе социалистических преобразований в России. Начертав на своих знаменах лозунг «защиты отечества пролетариев всего мира», коммунистические партии оказались не в состоянии защитить этот эксперимент от развития внутренних противоречий. Как это ни парадоксально, решающую роль в этом сыграла большевистская модель партии профессиональных революционеров-подпольщиков, ставшая эталоном для коминтерновского аппарата. Требования единой воли, железной дисциплины, представления о коммунистах как солдатах мировой революции изначально доминировали над ценностями внутрипартийной демократии и идеологической толерантности, сохранявшимися в молодых компартиях в качестве наследия Второго Интернационала.

Не случайно кампания их «большевизации», т. е. окончательного разрыва с организационными и идейными принципами европейских социалистов, совпала с пиком внутрипартийной борьбы в самой ВКП(б). Любой коммунист, ставивший «проклятый вопрос» о классовом характере большевистской диктатуры и примате государственных интересов СССР над интернациональными установками Коминтерна, автоматически записывался в ряды буржуазных или социал-реформистских «ренегатов». Запрет дискуссий на эти темы вначале административно-дисциплинарными, а затем и репрессивными методами лишал компартии пространства для политического маневра, питал антикоммунистическую пропаганду, закреплял за ними ярлык «руки Москвы».

Значительную долю ответственности за фактическое сокрытие от международного коммунистического движения реальной ситуации в СССР, за его формальную «большевизацию» и безоговорочную поддержку любых решений ВКП(б) несут руководители и аппарат Исполкома Коминтерна, являвшиеся в большинстве своем членами российской партии. Двигаясь по линии наименьшего сопротивления в созданной ими же системе жесткого вертикального подчинения, они отдавали себе отчет в том, что критическое отношение к большевистскому эталону подорвет ее основы. В итоге тактические соображения контроля за национальными секциями перевешивали стратегическую установку на завоевание коммунистами массовой базы, превращение компартий в серьезный фактор национальной политической жизни.

Это не являлось секретом для руководства РКП(б), однако вслух о деградации Коминтерна говорили только те лидеры российской партии, которые уже были устранены от рычагов реальной власти. В 1924 года, встречаясь с иностранными коммунистами, Радек и Троцкий заявляли о «неумеренном вмешательстве ИККИ в дела отдельных партий» и даже ставили вопрос о необходимости расширения «коммунистической демократии» в СССР[880]. Подобные высказывания, как правило, становились известны их оппонентам и раздували внутрипартийный конфликт.

Сужение круга «своих» и расширение круга «чужих» в коминтерновской идеологии середины 1920-х годов, являлось отражением не только этого конфликта, но и поражений коммунистов за рубежом, порождавших в московской штаб-квартире ИККИ недоверие, поиск уклонов и оппортунистических ошибок на местах. Результатом являлись жесткие требования к компартиям «определиться с мировоззрением», ибо, как отмечалось в докладе Бухарина на Пятом конгрессе Коминтерна, философские шатания дают почву для политических уклонов.

Специфика европейских условий политической борьбы все больше ускользала от внимания лидеров РКП(б), продолжавших жить надеждами нового революционного подъема. Подчеркивая международное значение опыта нэпа, они тем не менее тормозили разработку коммунистической тактики в период до захвата власти. Поражение «германского Октября» и последовавшие затем кадровые перестановки лишили реального влияния сторонников программы-минимум в германской компартии и их покровителей в Москве. В этих условиях Бухарин вернулся к своим первоначальным предложениям, вычеркнув из переработанного проекта программы Коминтерна «дальнейшее развитие тактики единого фронта, равно как и лозунг рабоче-крестьянского правительства»[881].

События 1923–1924 года отражали нежелание лидеров РКП(б) переносить свои споры на международную арену, из-за которого в частности Троцкий отказался от выступления с трибуны Пятого конгресса Коминтерна. Ситуация в корне изменилась, когда в лагерь оппозиции перешел председатель ИККИ Зиновьев. Столкновение его сторонников и группы Сталина-Бухарина на XIV съезде РКП(б) в конце 1925 года знаменовало собой переход внутрипартийной борьбы в самую острую стадию.

Поражение группы Зиновьева привело ее лидера к заявлению об уходе с поста председателя Исполкома Коминтерна, с которым тот выступил на пленуме ЦК 1 января 1926 года. По сути дела это был ультиматум своим бывшим соратникам по Политбюро — делая неизбежный шаг, Зиновьев в то же время указывал на зарубежные компартии как свою потенциальную опору. Одержав важную победу на съезде, Сталин был крайне не заинтересован в дальнейшем раздувании конфликта и пошел на компромисс. 7 января Политбюро приняло решение о коллективном руководстве в ИККИ, Зиновьев в свою очередь пообещал «беречь Коминтерн» и не информировать компартии о своих разногласиях со сталинской фракцией. Все спорные вопросы следовало предварительно обсуждать на заседаниях делегации представителей ВКП(б) в ИККИ, чтобы затем выходить на заседания Президиума и Исполкома с единым мнением. Зиновьев сохранил пост председателя, но отныне попадал под пристальное наблюдение своих оппонентов, составлявших большинство «русской делегации».