Россия нэповская - С Павлюченков

Великобритания стала одиннадцатым государством, установившим дипломатические отношения с СССР. В течение этого года еще столько же государств признали советское государство, что позволяло говорить об окончании внешнеполитической блокады страны[862]. Фактор иностранных компартий принимался в расчет при планировании внешнеполитических акций, при этом партийное руководство не раз поправляло дипломатов, забывавших об интересах мировой революции. Так, под влиянием протестов итальянских коммунистов был отменен обед, намеченный советским посольством в Риме в честь Муссолини. При подготовке политического договора с Италией Политбюро поручило Бухарину «подготовить соответствующим образом итальянских коммунистов»[863]. Однако консультации с лидерами компартий не стали правилом работы Наркоминдела, отстаивавшего внеклассовое видение интересов советского государство.

В международной деятельности СССР продолжали соперничать коминтерновский и наркоминдельский фактор, что вполне устраивало Политбюро, которое в зависимости от конкретной обстановки отдавало приоритет одному из них и открещивалось от другого. Так, 11 декабря 1924 года Политбюро поручило Красину сообщить западным державам о том, что СССР будет приветствовать предоставление ему в Лиге наций статуса наблюдателя, аналогичного статусу США[864]. В то же время члены большевистского руководства не отказывались от подстегивания иностранных коммунистов к активным действиям, мало заботясь о дипломатических последствиях.

Серьезные осложнения в советско-германских отношениях вызвала публикация в газете КПГ «Роте Фане» писем Сталина и Зиновьева немецким коммунистам. Министр иностранных дел Штреземан 30 ноября 1924 года назвал эти факты недопустимым вмешательством во внутренние дела своей страны. Посол СССР в Германии Крестинский предлагал в этой связи даже вывести Сталина из членов Президиума ЦИК (т. е. лишить его государственного статуса), чтобы урегулировать этот конфликт[865].

Если на западных рубежах России военно-политическая экспансия новой власти достаточно быстро захлебнулась, упершись в национальное самосознание бывших подданных империи — финнов, поляков, прибалтов, то на Юге и Востоке она продолжалась значительно дольше, все больше переходя от прямых акций Красной Армии к поддержке национально-революционных сил. Ленин нисколько не преувеличивал, подчеркивая, что «от вовлечения в политическую жизнь трудящихся масс Востока зависит теперь в громадной степени судьба всей западной цивилизации»[866]. Речь шла о важном союзнике, способном с тылу нанести удар по «старому миру».

Вопрос заключался в том, какие формы следовало придать этому союзу, и здесь марксистские каноны взяли верх над политически чутьем большевиков. Пригласить национальные движения в Коминтерн мешала их явно буржуазная окрашенность, создавать параллельно Интернационал угнетенных народов также означало жертвовать идейной чистотой. В результате был найден компромисс — сразу после Второго конгресса Коминтерна в Баку был проведен Первый съезд народов Востока, решения которого были выдержаны в духе большевистской концепции самоопределения наций. Однако деятельность избранного съездом Совета пропаганды и действия народов Востока достаточно быстро попала в сферу влияния коминтерновского аппарата.

Взгляд на сопредельные с Россией территории, находившиеся под протекторатом Британской империи, как на поле для смелых революционных экспериментов, встретил решительные возражения Наркоминдела. Накануне обсуждения восточного вопроса на Третьем конгрессе Коминтерна Чичерин напрямую обратился к Радеку с требованием избегать формулировок, оправдывавших военные акции в Средней Азии. Коминтерновские планы захватить контроль над Северной Персией руками Кучук-хана получили в его письме однозначную трактовку: «Советизация, как и везде на Востоке, превратится в оккупацию. Политика подзадоривания революции превратится в наступательную коммунистическую войну, а этого нам не позволяет ни наше внутреннее, ни наше внешнее положение. Итак, от всей этой системы действий надо безусловно отказываться».

Вместо этого руководитель Наркоминдела предлагал «сосредоточиться на национальном освобождении. Пусть коммунистические партии там действуют обычными легальными и нелегальными методами, не пытаясь посредством наших штыков захватывать власть и устраивать авантюры… Через период буржуазного развития Восток еще должен пройти»[867].

В качестве альтернативы военным акциям Наркоминдел предлагал сосредоточить внимание на экономической экспансии, чтобы противодействовать «поглощению восточных стран антантовским капиталом». Сталин справедливо назвал подобные планы, не учитывавшие реального хозяйственного положения Советской России, «музыкой будущего». Он предлагал создавать индустриальные центры в пограничных регионах собственной страны, с тем чтобы затем «протянуть сначала торговые, а потом и промышленные нити к этим государствам, подчинить их экономическому влиянию России»[868]. Здесь уже чувствовался новый подход к перспективам советской внешней политики, который чуть позже найдет свое идеологическое выражение в формуле «построения социализма в одной стране».

Большевистские руководители национальных окраин мало рассчитывали на действие подобного «экономического магнетизма», выступая наиболее ярыми сторонниками красной интервенции в сопредельные страны. На рубеже 1921 года С. Орджоникидзе буквально бомбардировал ЦК телеграммами о необходимости скорейшей «советизации» Грузии. В ряде случаев подобные планы выходили за пределы границ бывшей Российской империи. Весной 1922 года Реввоенсовет Туркестанского фронта выдвинул план присоединения Северного Афганистана к республикам Средней Азии[869], выполнение которого означало бы оккупацию этого региона, только что отстоявшего свою независимость в борьбе против Британской империи.

Ее правительство пыталось остановить пропаганду коммунистических идей в сфере своего влияния дипломатическими методами, не решаясь на прямые демонстрации военной силы. В мае 1923 года оно обратилось к Москве с «нотой Керзона», потребовав в ультимативной форме «отказаться от подрывной деятельности» и пригрозив разрывом отношений. Кризис зашел так далеко, что Политбюро рекомендовало Красину сосредоточиться на ликвидации торгпредства в Лондоне.

К Форин-оффис присоединились и другие западные державы — перед советской дипломатией вновь замаячил кошмар единого антисоветского фронта. В разгар кризиса заместитель наркома иностранных дел М. Литвинов буквально умолял Зиновьева удерживать немецких коммунистов от активных действий, чтобы не позволить Германии присоединиться к антисоветской акции Великобритании и тем самым разорвать Рапалльский договор: «Настоящий момент диктует нам сугубую осторожность, и я не сомневаюсь, что Вы примете надлежащие меры к тому, чтобы не давать лишнего оружия в руки враждебных нам элементов в Германии»[870].

Проявляя готовность идти на конфликт с Западом в своей восточной политике, руководство Советской страны достаточно терпимо относилось к режимам национальной буржуазии, даже если те проводили антикоммунистические репрессии. В доверительном письме Ленину 4 января 1922 года лидер Турции Мустафа Кемаль объяснял подобную политику тем, что «пропаганда коммунистов парализовала бы нашу борьбу против иноземных захватчиков»[871]. Несмотря на реакционный характер внутренней политики, правящие круги Турции, Афганистана и Персии воспринимались в Москве как стратегический союзник и снабжались оружием на льготных условиях[872]. Впоследствии Политбюро признало «считать целесообразным и своевременным от случайного отпуска оружия восточным государствам перейти к планомерному и систематическому внедрению советского оружия в армии восточных государств»[873].

Наиболее выпукло усилия, успехи и неудачи советской политики на Востоке проявлялись в связи с китайской революцией. Согласно тезисам, предложенным Иоффе летом 1922 года, главное внимание следовало уделять освобождению этой страны от иностранного контроля с перспективой создания «действительно независимой и свободно-демократической (советской?) китайской республики»[874]. Несмотря на создание компартии Китая, в Москве делали ставку на поддержку национально-освободительного фронта — Гоминьдана. Коммунистам предписывалось войти в блок с ним на правах младшего партнера.

Прямое взаимодействие советских военных и политических советников с руководством КПК и Гоминьдана, проходившее под контролем китайской комиссии Политбюро, оставляло не у дел коминтерновские структуры. ИККИ исправно дублировал политические решения ВКП(б), его реальная работа сводилась к подготовке кадров для китайской компартии в «школах Коминтерна» (Университете имени Сунь Ятсена, КУТВе и других). Лишь 25 марта 1926 года было решено образовать в Шанхае Дальневосточное бюро Коминтерна[875]. «Объединенная оппозиция», усилиями Троцкого и Радека разработавшая собственную платформу в вопросе о китайской революции, так и не смогла добиться ее конструктивного обсуждения в руководстве ВКП(б). В то время как она настаивала на разрыве с Гоминьданом и даже предлагала создавать в Китае советы, Сталин и Бухарин продолжали выступать за национальный блок[876].