Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - Анастасия Ивановна Архипова

– и агрессивно – интерпретирует, загоняет Хауса в угол, вытряхивает из него «истинные чувства» (это называется эмпатическим методом). Он изо всех сил старается продемонстрировать Хаусу, кто тут главный. «Если вы не будете говорить о своих чувствах, то я вас просто не стану слушать», – заявляет он Хаусу, усаживаясь поглубже в кресло и с небрежным видом листая журнал.

«Давайте включим свет в вашем мозгу», – говорит Нолан, демонстрируя тем самым, что бессознательное для него – всего лишь темная комната, которую достаточно осветить лучом разума, чтобы увидеть, что в ней находится. Это представления в духе Пьера Жане: «подсознательные зоны» возникают на периферии сознания, там, куда «свет» Я не доходит; если свет Я недостаточно интенсивен, происходит «сужение поля сознания»; если синтез сознания по какой-то причине (обычно травматической) нарушен, психика подвергается диссоциации – то, что не освещено «лампочкой Я», объединяется в «подсознательные синтезы»17. Подсознание Жане, определяемое нехваткой света сознания, ничего общего не имеет с открытием Фрейда, для которого бессознательное принципиально гетерогенно сознанию – там правят лингвистические законы первичного процесса18. Пульсирующее бессознательное, стремящееся, как говорит Лакан, к «помрачению, исчезновению», едва приоткрывшись, тут же схлопывается, субъект, едва показавшись в приоткрывшейся щели, в неуловимо промелькнувшем означающем, оговорке, каламбуре, тут же исчезает, вместе с проблеском истины желания. Бессознательное, истина, субъект обнаружить себя могут только в речи, в которой выговаривается нечто помимо воли Я.

Таких щелей в течение сеанса будет немало. Ни одной из них Нолан не увидит, да ему это и неинтересно: речь пациента он рассматривает как досадную помеху, заблуждение; его задача – агрессивная педагогика, он слишком увлечен выстраиванием идеальных гештальтов, чтобы прислушаться к тому, что на самом деле говорит ему Хаус.

А Хаус тем временем рассказывает ему об очередном случае: пациентке-бегунье с амнезией. Она не помнит, кто она, и не узнает своего мужа. Нолан начинает выискивать соответствия между диагностическими предположениями, возникающими у Хауса на ее счет, и проблемами самого Хауса. «Токсические вещества, судороги, травма мозга – все это ваше прошлое! Почему ваше прошлое – такая угроза для вас? Вы избегаете своего прошлого!» Нолан так настаивает на том, что в этом дифференциальном диагнозе содержатся значимые отсылки к личному прошлому Хауса, что не замечает самого очевидного. Пациентка – экстремальная бегунья. У нее паралич стопы. У нее на лодыжке – старая полусведенная татуировка, которая в результате и оказалась причиной ее заболевания. Иными словами, речь все время идет о ноге.

Пациентка не помнит своего мужа, он для нее чужой человек, чья настойчивость ей неприятна. Потеря памяти освободила ее от идентичности, которую пытается навязать ей незнакомец, называющий себя ее мужем: ты моя жена, ты юрист, ты много работаешь, ты любишь бегать. Муж (он тоже юрист) настаивает на осуществлении своих прав (пациентке предстоит опасная операция, удаление части мозга): «Я говорю от имени своей жены, которой здесь сейчас нет [из-за потери памяти] и она не может защитить себя. Она не в состоянии сейчас принимать самостоятельные решения!» – «Это мой мозг, и только мне решать», – отвечает она.

Супруг-юрист, настаивающий на своем праве принимать медицинские решения относительно своего партнера; сам этот партнер, отстаивающий свое право на независимость и требующий проведения опасной операции, – это история Хауса и Стейси, его возлюбленной-юриста. Когда пациентка (которую Хаус решает провести по местам, где она предположительно живет), спрашивает у него: «А если ничего не покажется мне знакомым?», он отвечает: «Тогда появится кто-то – супруг или друг, который расскажет вам, кто вы на самом деле и что должны чувствовать. Они всегда так делают». Именно этим занимается муж пациентки; именно этим занимается Нолан. Когда Нолан говорит о муже пациентки: «Он для нее незнакомец, который навязывает ей близкие отношения. Понятное дело, что он ей не нравится. От него никакого толку», он не понимает, что говорит на самом деле о себе. Он – тот, кто навязывает Хаусу близкие отношения, «истинную природу», идентичность, рассказывает ему, «кто он на самом деле и что должен чувствовать».

О муже пациентки Хаус говорит прямым текстом: «У людей мозги отключаются, когда они думают, что вот-вот потеряют того, кого любят». Хаус имеет в виду себя и Стейси: она приняла за него решение, боясь, что он умрет из-за опасной процедуры, которой решил себя подвергнуть. Из-за этого они расстаются – Хаус не простил ей

предательства. Невозможное желание, всегда нацеленное по ту сторону блага, – и ложная идентичность, иллюзорность эго, гармонии, блага; вот о чем этот случай, и вот в чем суть метода Нолана, стремящегося укрепить эго вместо того, чтобы прислушиваться к желанию. Скандальные выходки Хауса, его сопротивление любым правилам – отражение скандальной, подрывной природы желания как такового, которая так шокировала добропорядочных эскулапов, столкнувшихся с истеричками.

У Нолана своя концепция: он заявляет Хаусу, что тот идентифицируется с мужем пациентки, потому что от него ускользает Кадди. Это он, Хаус, не в силах перенести утрату того, кого любит. На этом месте Хаус, до сих пор с необыкновенным для себя терпением парировавший интервенции своего психотерапевта и остроумно обыгрывавший профессиональный психотерапевтический жаргон («Да, Алви – субститут Уилсона, они практически неразличимы, особенно когда Уилсон исполняет рэп»), взрывается и хлопает дверью: «Я делал все, что вы от меня требовали, но я по-прежнему несчастлив. Вы – шарлатан, вы обманываете тех, кто хочет вам верить. Все ваши приёмчики ничего не стоят. У вас нет ответа».

Сошествие во Id

Тема ноги, едва промелькнувшая в приоткрывшемся устье бессознательного в эпизоде «Багаж», окончательно выходит на авансцену в следующем, заключительном эпизоде сезона19. Хаус работает в полевых условиях с людьми, пострадавшими от падения строительного крана. Под завалами, фактически под землей, он находит женщину по имени Ханна, ее ногу придавила рухнувшая балка. Он спускается к ней в подземелье, между ними устанавливается человеческий контакт. Спуск под землю активизирует мифологические коннотации (которые всегда важны в случае Хауса): он хочет (и в результате не может) вывести Эвридику из Аида; он предстает перед ней как божество порога, как проводник на тот свет; появляется намек на его инопланетную сущность (аналог божественной) – он, как всегда, реагирует неэмпатичной шуткой, она поправляет его,