Апокриф - Владимир Гончаров

Когда после появления в их доме сына возник вопрос о будущем вероисповедании мальчика, добрые родители быстро пришли к единодушному мнению, что как раз это самое «будущее» и покажет. К счастью, обе церкви исходили из того, что вступление в лоно веры должно происходить в ту и только ту пору, когда ребенок уже получил представление об основных связях этого мира и в состоянии хотя бы в самых общих чертах осознавать последствия своих действий. Так что для самоопределения у Острихса было целых четырнадцать лет.

Супруги Глэдди не были излишне усердными прихожанами каждый своего храма и даже не держали в доме домашнего алтаря, хотя общий для обеих конфессий Завет Истины в хорошем издании занимал свое почетное место на книжной полке в кабинете Фиоси. Религиозное воспитание Острихса на самом раннем этапе свелось к весьма туманному рассказу о том, что где-то есть какой-то очень добрый Бог, которой все создал, все про всех знает и всем на свете руководит. Кроме того, мальчик побывал на праздновании Первого Явления в двух храмах, между которыми не обнаружил никакой разницы, кроме той, что шпиль четырехскатной, с загнутыми вверх углами крыши одного из них увенчивал белый шар, а у другого — красный. Поскольку никакой разницы не было, а праздник в одном из домов Бога происходил на неделю раньше, чем в другом, маленький Острихс решил, что это два разных праздника, и пребывал в этом заблуждении лет до десяти. Где-то об эту пору Ямари сделала робкую попытку обозначить сыну разницу между двумя церквями, для чего прочитала ему и попробовала прокомментировать их основные догматы, но, не будучи сколь-нибудь опытным софистом, сама немедленно запуталась и сочла за благо оставить это трудное дело до лучших времен.

Ребенок меж тем, как и положено, принял на веру предложенную родителями схему мироустройства, но, наблюдая жизнь непредвзятыми детскими глазами, через некоторое время уже стал задавать вопросы в рамках самых примитивных логических парадоксов, которые приводят в бешенство любого богослова. «Если Он добрый, — почему позволил машине задавить собачку? Ведь Он же мог спасти собачку? Почему тогда не спас? Ему все равно? Почему? Он же добрый, а мы все так любили эту собачку! Она тоже такая добрая, ласковая была! Ведь Он знал? Зачем же Он сделал так, чтобы она умерла? Он же добрый?» Фиоси и Ямари не могли распутать для своего маленького сына сложную дорогу между тремя столбами «всемогущества», «всеведения» и «всеблагости» Творца, ограничиваясь осторожными утверждениями, что Острихс все поймет сам, когда вырастет.

Если родителя не слишком носятся с воспитанием у ребенка конкретной формы мировоззрения, они должны быть готовым к тому, что взгляды их отпрыска на основы бытия будут сформированы другими путями и другими людьми. Например, в своих компаниях дети не только на девяносто процентов просвещают друг-друга в самых щепетильных вопросах взаимоотношения полов, но и способны на доступном им уровне обмениваться всем спектром моделей мироздания — от пантеизма до полного безбожия.

Первая мировоззренческая коррекция произошла с Острихсом как раз под четырнадцатилетие. Будучи в летнем молодежном лагере, он влюбился, причем даже не в сверстницу, а в девочку из старшего отряда, которой шел уже шестнадцатый год. Шансов завладеть ее сердцем у Острихса было мало, поскольку юные феи в этом возрасте предпочитают заглядываться на молодых людей старше себя и даже одногодков полагают недостаточно взрослыми. Что же говорить о невзрачном «сопляке», которому и четырнадцати еще не исполнилось? Однако, тут сработало свойственное некоторым особям женского пола, неуемное желание собрать вокруг себя максимальное количество обожателей. В дополнение к двум вздыхателям из старшего отряда, хорошенькая девочка лукаво допустила в свою свиту и Острихса, сделав, правда, печальную для влюбленного ремарку, что он будет состоять при ней на правах младшего брата, для дачи ему наставлений и руководства. Вероятно, в таком виде у пятнадцатилетней нимфы начинал прорезываться материнский инстинкт. Впрочем, не вполне лестное положение «братика» обернулось для Острихса и положительной стороной. Пажи старшего возраста, исключив его из числа соперников, не накостыляли ему по шее и даже стали относится к нему с оттенком легкого покровительства, как большинство ухажеров обычно относятся к младшим братьям своих избранниц.

Но с каким удовольствием Острихс носил шлейф за своей королевой! Он выполнял ее мелкие поручения, он занимал для нее место в кинозале, он отдавал ей самые ценные лакомства из тех, которые присылали ему родители, наконец, он, хотя и с тяжелым сердцем, выполнял роль доверенного почтальона между нею и кем-либо из молодых людей, которых она удостаивала своим вниманием… Но зато, когда он оставался с нею вдвоем, — это было великолепно! Какое это было счастье идти рядом с нею, или сидеть подле нее, или стоять около… А иногда случалось (именно случалось!) соприкоснуться с нею локтем, или плечом, или даже коленкой…

Королева между тем наслаждалась властью над Острихсом и ласкала сама себя ощущением интеллектуального превосходства над очарованным мальчиком, который, как великолепную истину, воспринимал все ею изреченное, не потому, что это было всегда верно и умно, но потому, что идеализация предмета первой любви носит, как правило, тотальный характер. Совершенно необходимо разочароваться хотя бы один раз, чтобы новый идеал ослеплял уже не столь сильно, а последующие увлечения, вообще, манили лишь более или менее отдаленными намеками на совершенство. Но, это в будущем… А пока — Острихс поражался не только красотой (первая любовь способна наделить этим качеством кого угодно), но и глубинами ума своей властительницы. Она же всячески поддерживала в нем это убеждение: старалась говорить, по возможности, витиевато, употребляла далеко не всегда по назначению слышанные где-то и от кого-то звучные термины, вываливала из памяти названия «взрослых» книг и авторов, с большинством из которых была знакома только со слов родителей или подруг… Острихс подавленно млел.

Именно эта девочка, собственно, желавшая просто пофорсить, совершенно нечаянно произвела первый переворот в религиозных взглядах Острихса.

Однажды в разговоре между ними каким-то боком всплыла тема верований. Острихс простодушно поделился историей о конфессиональном разнобое, имеющем место в его семье, и, рассчитывая придать себе некоторого весу, начал глубокомысленно рассуждать о трудности предстоящего ему через короткое время выбора: к какому из источников истины припасть?

Что касается девочки, то она имела вполне соответствующее ее годам представление о том, как следует доказывать собственное интеллектуальное превосходство над сверстниками и, тем более, над младшим по возрасту Острихсом. Не то что бы используемая ею методика была отлита в четкие формулировки, но на практике это означало два основных постулата. Во-первых, при малейшей возможности нужно раскритиковать чужой тезис, а то у собеседника может создаться вредное впечатление, что он способен высказывать разумные мысли. Во-вторых, следует немедленно противопоставить оспоренному мнению — собственное, пусть даже взятое взаймы. А дальше все будет зависеть от степени самоуверенности, с которой подаются аргументы, в том числе ссылки на существующие или вымышленные авторитеты, и от меры внушаемости оппонента, которого нужно заставить поверить, будто он не знает самых прописных истин.

— Какую ерунду ты говоришь, Остик! — заявила девочка, не вполне даже дослушав повесть о нравственно-религиозных поисках, придуманных Острихсом, чтобы сделать себя более занятным. — Детский сад какой-то! Всем образованным людям, между прочим, давно известно, что Бог дал только первый толчок! Понимаешь?

Острихс не понимал.

— Кому? Кому дал толчок? — заинтересованно спросил он.

— Да не кому, глупый, а всему! Неужели не доходит?

Острихсу было ужасно стыдно, что «не доходит», и он покраснел.

Девочка была довольна достигнутым результатом и, воспользовавшись возникшей паузой, лихорадочно вспоминала детали какого-то философского спора между ее братом, студентом старшего курса колледжа, и его друзьями, свидетелем которого она случайно оказалась и откуда понахваталась столь радикальных идей.

— Ну, как бы тебе это попроще объяснить? — раздумчиво начала она, упиваясь своей взрослостью и умственной мощью. — В общем, Бог все это закрутил, — тут она сделала широкий жест руками, будто выныривала из-под воды на поверхность, — и так все оставил! Эксперимент, как бы… Вот! А все остальное, ему — до лампочки! Красный там камень на пальце или белый, его не волнует. Ему самому интересно, чем это все закончится. Понимаешь, теперь?

— А откуда это известно? — поинтересовался Острихс.