Тайны Кремля - Юрий Жуков

«Конечно же, — вспоминала Голда Меир, — мы были совершенно не готовы к войне. То, что нам так долго удавалось более или менее удерживать в известных границах местных арабов, вовсе не означало, что нам удастся справиться с регулярными армиями. Нам срочно нужно было оружие — если мы сумеем найти кого-нибудь, кто захочет нам его продать»[599].

Да, у будущего Израиля солдаты уже были — около 25 тысяч. Их дала предусмотрительная организация иммиграции. Отправка из лагерей перемещенных лиц в Палестину прежде всего людей призывного возраста. Прошедших военную подготовку либо механиков, водителей. Они-то и могли с успехом противостоять готовящемуся нападению стран Арабской лиги, которые, как вскоре выяснилось, смогли выставить всего 23 тысячи солдат. Будущим израильтянам не хватало только оружия, ввоз которого британские власти запрещали. И все же оружие они нашли. Очень быстро.

Сведения о том начали поступать в разведывательное управление сухопутных войск США уже в январе 1948 года. Американский военный атташе в Ливане майор Стивен Мид сообщил в Вашингтон о регулярных, иногда по несколько раз, ночных посадках самолетов без опознавательных знаков примерно в 50 км к востоку от Бейрута. Позднее, в марте, Миду от своих информаторов удалось узнать, что эти самолеты доставляли оружие и боеприпасы для еврейских боевых организаций. Американцы тогда так и не установили, кто и откуда поставлял оружие в Ливан. Зато в конце марта обнаружили иное. Что из Праги американец Ральф Кокс на американском транспортном самолете «Скаймастер» начал регулярные рейсы в Палестину. Перевозил чешское оружие и боеприпасы. И делал это при явном содействии местной госбезопасности. Несколько позже в Вашингтоне получили веские доказательства того, что воздушный мост Прага — Палестина не только постоянный, но и действует по двум маршрутам. Одним — прямым, вторым — через юг Франции.

После тщательных проверок этих сообщений директор ЦРУ адмирал Рескоу Хилленкеттер направил 12 апреля Трумэну меморандум. Отметил в нем не только сам факт контрабанды чехословацкого оружия в «район повышенной политической напряженности». Указал, что участие в такой операции американских граждан, использование американских самолетов являются «безответственными действиями», которые могут иметь «неблагоприятные последствия для национальной безопасности США». Президент на меморандум не отреагировал[600].

В своей открыто антиизраильской позиции директор ЦРУ был не одинок. Разделял ее и государственный секретарь Джордж Маршалл, намеревавшийся в июне заявить правительству Чехословакии официальный протест и не сделавший этого только по настойчивой рекомендации посла США в Праге. Тех же взглядов придерживались министр обороны Джеймс Форрестол, заместитель госсекретаря Роберт Ловетт. Более того, еще в середине января 1948 года представитель США в ООН Уоррен Остин прямо заявил: Соединенные Штаты больше не считают резолюцию Генеральной ассамблеи от 29 ноября приемлемой для решения палестинской проблемы; предлагают отказаться от принятого плана и ввести прямую опеку ООН над единой Палестиной. Трумэн, возмущенный явным противодействием своей политике, дезавуировал речь Остина в письменном заявлении[601].

Схожую ситуацию разлада можно было наблюдать в то время и в Москве. 26 марта 1948 года Абакумов, явно не без ведома своего куратора А. А. Кузнецова, направил в ЦК свою вторую по счету записку «О Еврейском антифашистском комитете». Вновь обратил внимание членов ПБ на проповедь членами комитета национализма.

Глава двадцать первая

Палестинская проблема при всей своей значимости не являлась для Кремля главной и, тем более, единственной, ждущей своего разрешения. Несоизмеримо большего внимания, и уже не двух-трех, а всех без исключения членов узкого руководства, притом без малейшего отлагательства, требовало решение той задачи, от которой напрямую зависело дальнейшее развитие страны: восстановление разрушенной промышленности, возрождение хотя бы на довоенном уровне пришедшего в полный упадок сельского хозяйства. Все же это в совокупности при сложившихся крайне неблагоприятных условиях подталкивало к реанимации, использованию в очередной раз достаточно старой и явно изжившей себя идее — построения коммунизма. Ведь только она и позволяла убедить население согласиться или, вернее, примириться скрепя сердце, с продолжением лишений, тягчайших трудностей уже в мирные годы. С сохранением мизерной, не отвечающей нормальному прожиточному уровню, оплатой труда. Неизбежно же вынуждало вернуться к такой идее то, что, как видимо считали творцы подобной перемены идеологического курса, хоть отчасти, на какой-то период возродило бы былой энтузиазм масс. Заставило бы работать не ради сегодняшнего или завтрашнего дня, а лишь во имя абстрактной, весьма отвлеченной цели. Правда, помятуя суровый урок прошлого, на этот раз не решились устанавливать даже приблизительный срок наступления «светлого будущего».

15 июля 1947 года, принимая постановление о подготовке к намеченному XIX съезду новой программы ВКП(б), ПБ поначалу очень осторожно сформулировало новую установку: во второй, «практическо-политической» части документа «должны быть сформулированы основные задания партии с точки зрения развития советского общества к коммунизму в разрезе 20–30 лет»[602]. Однако всего три недели спустя, 6 августа, отважилось на большую конкретизацию, утвердив текст, предложенный Н. А. Вознесенским. «Поручить Госплану СССР, — отмечало новое постановление, — приступить к составлению генерального хозяйственного плана СССР, примерно на 20 лет, рассчитанного на решение важнейшей экономической задачи СССР — перегнать главные капиталистические страны в отношении размеров промышленного производства на душу населения и на построение в СССР коммунистического общества». Предварительный проект 20-летнего плана следовало представить узкому руководству к 15 января 1948 года[603].

Пока же, достаточно хорошо понимая, что лишь обещаниями население сыто не будет, узкое руководство пошло наконец на давно назревшее, но отложенное из-за последствий страшной засухи. Сделало первый, оказавшийся и единственным, шаг на пути возвращения к нормальной экономике. 13 декабря 1947 года ПБ одобрило работу созданной 27 мая комиссии по денежной реформе (Молотов, Вознесенский, Берия, Жданов, Микоян, Маленков, Косыгин, а также Зверев, Голев, Косяченко) и утвердило совместное постановление СМ СССР и ЦК ВКП(б), то есть за подписями Сталина и Жданова, «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары». Установило, в частности: «…передать 14 декабря в 6 часов вечера по радио, а в центральной печати („Правда“, „Известия“) опубликовать 15 декабря» этот важный документ[604] для того, чтобы устранить любые возможные махинации.

Для всех без исключения жителей страны постановление означало вполне реальное улучшение положения, возможность по твердым, довольно низким ценам (стоимость муки и хлеба одновременно понижалась на 12 %, круп и макаронных изделий на 10 %) свободно, без каких-либо ограничений, покупать необходимые продукты, одежду, обувь, папиросы и сигареты. Именно то, в чем люди и испытывали острый недостаток вот уже шесть лет. Отмена карточной системы и ликвидация порожденных ею «лимитных» магазинов, а вместе с ними и «коммерческих», торговавших по «свободным», точнее — необычайно высоким ценам, стала возможной лишь «благодаря» жесточайшей политики по отношению к колхозам и совхозам. Выколачиванию из них по чисто символическим закупочным ценам и в размерах, устанавливаемых государством, всей их продукции — зерновых и картофеля, мяса и птицы, молока и яиц, шерсти и технических культур. Кроме того, столь же значительную роль сыграло и целеустремленное накопление запасов продовольствия в виде государственных резервов, а также и частичная конверсия, позволившая ряду предприятий вернуться к выпуску товаров широкого потребления.

Для узкого руководства гораздо большее значение имела первая составляющая постановления, денежная реформа. Она на редкость честно, открыто объяснялась необходимостью ради стабилизации, оздоровления финансовой системы страны — ключа к решению всех экономических задач, резко, существенно сократить денежную массу. И ту ее часть, которая появилась из-за инфляционных по сути, неоднократных выпусков за годы войны большого количества денег. И возникшую по вине Германии, печатавшей наряду с явными суррогатами — оккупационными бонами, еще и фальшивые советские червонцы. Именно потому обмен денег проводили двояко. Наличный новый рубль приравнивался к 10 старым, дореформенным. Безналичные, «трудовые сбережения», находившиеся на счетах в сберкассах, по более льготному курсу. При вкладах до 3 тысяч один к одному, от 4 до 10 тысяч — два к трем; свыше 10 тысяч — один к трем. Такой дифференцированный подход фактически не затрагивал интересы подавляющей, весьма бедной части населения. Наносил ощутимый ущерб только обеспеченным, составлявшим явное меньшинство, но главным образом различного рода спекулянтам и деятелям теневой торговли, нажившимся в годы войны.