В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лежу под дубом и думаю о том, что Льва Толстого из меня уже не получится. Он, как поется в песне, не кушал ни рыбы, ни мяса, ходил натурально босой и косил траву-мураву остро заточенной литовкой. Я же поглощаю все, что приносит в дом жена, и, надев кеды, скашиваю газон стрекочущей бензокосилкой. Разве может при таких диких обстоятельствах родиться что-нибудь путное в литературном смысле?
…Мне приснилась ночная дорога, шлях, по которому беззвучно двигались при свете яркой луны люди, они ехали верхом на лошадях и в телегах, брели, опираясь на посохи. Я шел полем по сухой, колкой траве навстречу колонне, и не мог разглядеть, где она кончается: казалось, люди идут от темнеющего вдали горизонта. Бесшумно катили телеги, брички, кареты, лохматый детина тащил на ногах кандалы, шли солдаты с ружьями и саблями, и от всех тянуло тленом. Несколько бойцов с красными звездами на пилотках и с засохшей кровью на гимнастерках шли строем, глядя мимо меня. Мужчины в строгих костюмах с черными галстуками ступали по земле новыми кожаными тапочками. Все шли молча, их марш был понятен только им самим, и они не видели меня, бредущего по обочине навстречу колонне. Несколько раз я останавливался и вглядывался в лица идущих, надеясь увидеть хоть что-то знакомое, понятное мне, но глаза их смотрели мертво, как у муляжей, и лошади понуро плелись, опустив головы к серой бесшумной дороге. Я видел женщин с младенцами на руках — младенцы не спали, но лишь безмолвно смотрели сами в себя, словно думали о чем-то несвершившемся. Колонна стала подниматься на холм, за которым угадывалось встающее солнце, и я опять увидел блестящую цепь с шаром размером с крупное яблоко, она висела на бархатной груди господина в камзоле… Я понимал, что по дороге бредут умершие люди, но страха не испытывал…
13. Нашел бабушку!
Наука не способна постичь мир, потому что мир не чертеж, а рисунок художника.
Г. Честертон, английский писатель
Холодным декабрьским вечером, когда на крышах гремело железо и в подворотнях завывал ветер, я вытащил из почтового ящика письмо со штемпелем городского ЗАГСа.
В письме сообщалось: найдена интересующая вас актовая запись о смерти Каралис Ольги Николаевны за 1929 г. За разъяснениями обращайтесь в ЗАГС Петроградского района.
Ольга Николаевна была моей бабушкой. Но почему запись о смерти датирована 1929-м, а не 1939-м годом? Описка?..
…Еще летом я позвонил в городское управление загса и спросил, каким образом можно заказать поиск свидетельства о смерти бабушки, если известны предположительные годы ее смерти.
— До революции семнадцатого года или после?
— После! Где-то в районе тридцатых годов…
— Легко! — ответил мне молодой стремительный голос. — Пишите запрос! Госпошлина за розыск и повторную выдачу свидетельства — сорок один рубль семьдесят пять копеек!
Я вновь подступился с расспросами к старшей сестре.
— Сейчас тебе скажу, когда умерла бабушка, — задумалась сестра на другом конце провода. — Значит, так…
Она поведала мне тягостную историю, как бабушка лежала на сундуке в нашей квартире на 2-й Советской улице и умирала от рака.
— Какой же это год был? — не веря ее памяти, спросил я.
— Сейчас скажу, — сестра, родившаяся в 1937-м, принялась за вычисления. — Наверное, году в тридцать девятом, сороковом…
— Тебе же тогда было два-три года! Как ты можешь помнить!
— А что ты думаешь! Я еще и не такое помню!
Аберрация памяти. У меня такое бывает — сочинишь рассказ и сам в него веришь. Особенно после того, как его напечатают. Быть может, сестра пользовалась чьими-то воспоминаниями, рассказами, подслушала что-то в детстве и ей запомнилось. Не будем ее винить — у каждого свое восприятие времени и событий.
Я указал годы возможной смерти бабушки чуть пошире — 1939–1941 и отправил запрос.
И вот — ответ. Я подъехал к старинному особняку на Петровской набережной. Мела поземка. Я курил в машине у крыльца величественного здания и ждал окончания санитарного часа. Приехал я в неурочное время — отдел хранения и выдачи документов по пятницам не принимал. Пятница — день свадеб, известно всем, кроме меня. Шуршали целлофаном букеты, сверкали зеркала. Мелькали расчески и цокали каблучки.
Поднялся на четвертый этаж, заглянул в нужную дверь.
За столом сидела немолодая женщина с усталым лицом. Я быстро наговорил комплиментов ее тяжелой работе, ей лично и покаялся в своей недисциплинированности. Сказал, что встал мой семейный роман — я писатель, ищу свою бабушку и все такое прочее. Снизойдите!..
Женщина потеплела и снизошла. Она прочла бумажку с ответом на мой запрос и попросила документы. Протянул паспорт и писательское удостоверение. Женщина поднялась и скрылась за опрятными стеллажами.
Принесла гроссбух. Раскрыла.
— Помню этот запрос. Нашли случайно. Вы неправильно указали возможные годы смерти — тридцать седьмой, кажется. Пошла искать и случайно взяла журнал за двадцать седьмой — двадцать девятый. Открыла прямо на этой записи, — она хлопнула костяшками пальцев по выцветшим страницам. — Вам повезло! А вы уверены, что это ваша бабушка?
— А что там написано? — я пытался прочитать строчки вверх ногами.
— А как звали вашу бабушку? — задала встречный вопрос женщина.
— Ольга Николаевна.
— А где она жила?
Я принялся рассказывать все, что знал. Бабушка жила в Парголове, работала воспитателем в приюте… Дедушка в семнадцатом году жил на Невском проспекте. Немного же я мог сообщить о своей бабуле, умершей за двадцать лет до моего рождения.
— Можно это посмотреть? — я деликатно кивнул на раскрытый гроссбух.
— А кто такой Каралис Николай Павлович? — она словно и не слышала моего вопроса.
— Мой отец! А что там про него?
— А где он жил?
— Да в разных местах жил… — я пожал плечами и развел руками. На коленях у меня лежал портфель.
— А кто у вас жил в Тамбове?
— Многие. И мать жила, и отец жил, и дед с бабкой по материнской линии…
Ответ ее удовлетворил, и она развернула ко мне книгу с выцветшими зеленоватыми страницами.
Я несколько раз прочитал чернильную запись.
— С этого можно сделать ксерокс?
— Это мы не выдаем. И ксерокса нет. Это актовая запись о смерти. Мы можем выдать только копию свидетельства.
Я покивал.
И торопливо принялся переписывать:
«…Каралис Ольга Николаевна, умерла 26 ноября 1929 года.
44 года. Русская.
Место смерти: Рентгенологический институт.
Причина смерти — рак.
Имущество есть.
2 сына, дочь.
Место работы: помощник ГосИзд.
Заявитель: Каралис Николай Павлович, прож. Тамбов, ул. Кузьминская, 11».
«Документы получил». Я увидел подпись моего будущего отца — ему было тогда двадцать пять лет. Так же он расписывался потом в моем школьном дневнике, когда не стало мамы…
Я сидел в машине, курил, смотрел на съезжающихся к бракосочетанию гостей и слушал, как свистит в щелке окна поземка. Темнело быстро. В детстве я немного завидовал одноклассникам, чьи бабушки потуже затягивали им шарфы перед гуляньем и кричали вслед, что переходить улицу надо только по зеленому — слышишь! только по зеленому! — сигналу светофора. И вот — теперь и у меня есть бабушка.
И пусть она умерла — но она моя бабушка. День ее смерти совпадал с днем моего рождения. Между нашими жизнями — ровно двадцать лет лихорадочного двадцатого века, и это обжигающее звено держит в нашей связке ее сын и мой отец. И известие о смерти бабушки мне отправили через шестьдесят девять лет, день в день, — я посмотрел на почтовый штемпель. А пришло оно в день рождения отца — 1 декабря. И женщина-архивариус не должна была найти по моему ошибочному запросу эту актовую запись за 1929-й год. Но нашла…
И кто сделал мне такой подарок ко дню рождения?..
Вопрос, не требующий ответа.
Бабушка, бабуля…
Она на пять лет моложе меня, моя русская бабушка, которую удалось вызволить из исторического небытия. Я чуть не прослезился от радости.
И когда на бензозаправке напротив Петропавловской крепости стоящие за мной машины принялись сигналить, а водители высунулись из окон и стали крутить пальцами у висков и кричать, чтобы я поторапливался, а не стоял, как дундук, я завернул пробку бака и улыбнулся им, счастливый и довольный: «Да ладно вам, мужики, я бабушку нашел!» Но они, похоже, не расслышали.
14. Дело — Табак
Бродил по минувшим временам,
И, ей-богу,
Кроме развалин,
Там много нашел добра.
Алексей ПрасоловПоявление на моем горизонте кишиневского архивиста Евгения Александровича Румянцева я смело отношу к разряду высших степеней везения и удачи. Не представляю, как бы я без него раскручивался или, выражаясь по-современному, разруливался с доставшимся мне молдавским генеалогическим наследством.