В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

Далее брат писал: «Дом в Тамбове, на Астраханской улице, дед строил по собственному проекту примерно в 1908–1910 гг. Он был построен из стоякового дерева и обложен кирпичом. В нем было семь комнат + ванная+ туалет. Земельный участок в полгектара. После смерти деда три комнаты + ванная+ туалет были проданы с соответствующей долей земли. Затем перед самой войной часть от проданной ранее доли была перепродана семье Волковых (две комнаты). Так дедовский дом стал коммунальным, с тремя отдельными входами — два входа с улицы и один — через двор. Мы ходили через улицу».

Меня заинтересовал термин «стояковое дерево», и я позвонил мужу младшей сестры, тамбовскому волку Саше Скворцову, решительному строителю, который, если верить его друзьям, произносящим за него тосты в день рождения, построил за сорок лет своего пребывания в Ленинграде-Петербурге чуток меньше, чем непоседливый Петр I, а может, и столько же.

Саша сказал, что «стояковое дерево» это термин, не имеющий строгой технической характеристики, как выражение типа «красна девица». Это значит, что лес, пошедший на строительство дома, был отборный, «самолучший», как выразился Скворцов. И тут же усомнился, что дом на Астраханской улице, откуда он и повел под венец мою сестру, приехавшую в Тамбов для ухода за заболевшей тетей, был выстроен из такого отборного дерева.

— Так Юра Хваленский в письме пишет, — напомнил я. — Он там родился и вырос…

— Не уверен, — сказал зять Скворцов. — Ты сам-то этот дом видел?

— Да. Последний раз, когда дому было за шестьдесят. На похоронах тети Веры, мы с твоей Надеждой ездили.

— Не знаю, не знаю, — сказал Скворцов, которого я в повести «Мы строим дом» назвал Молодцовым, сохранив истинное имя Саня. — Сомневаюсь, что стояковый лес… Но то, что обложен кирпичом, это факт…

— Надо бы съездить летом в Тамбов, — предложил я. — Могилы предков, и все такое…

— Можно, — согласился Скворцов, у которого в Тамбове были похоронены родители.

Еще двоюродный брат писал:

«Когда-то, в 1960-х годах, мне удалось прочитать две опубликованные статьи деда. Одна была посвящена статистике отравлений спиртами в Тамбовской губернии. Во второй дед на основе геологического строения берегов реки Цны, на которой стоит Тамбов, доказывал, что ранее река Цна принадлежала бассейну Дона, а не р. Волги (Цна — Мокша — Ока — Волга). В последние годы жизни он писал большую работу по геологической классификации, которую закончил и отослал в Москву своему другу для издания. Что стало с работой и кому отослал — неизвестно.

В Тамбове живет старшая дочь Волковых, которые перекупили часть дома. А четыре года назад была еще жива подруга детства моей мамы Фаина Криволуцкая, которая знала деда и твоих родителей. Так что съездить вместе с тобой в Тамбов я готов».

Далее:

«По словам мамы, дед был очень строгий, но никогда не повышал голоса. В своем кабинете уборку делал только сам. Кабинет был всегда заперт и вход туда запрещен. Только за хорошие успехи или поступки разрешалось в виде поощрения детям тихо посидеть в его кабинете, пока он работает и ставит всевозможные опыты».

То же самое я слышал от своей мамы! Еще слышал про коллекцию минералов, которую дед при Советской власти отдал в музей, про золотой портсигар, хранивший пять папирос, после того, как дед бросил курить. Рассказывала мама и про то, как загремела в крапиву с французского велосипеда, когда отец учил ее ездить; и про лаун-теннис в короткой юбочке до колен (когда меня, десятилетнего, купив ракетку и мячик, отправила на летних каникулах учиться теннису на кортах Зеленогорского парка культуры и отдыха). Рассказывала про заповеди в доме деда: «Завтрак съешь сам, обед раздели с товарищем, а ужин отдай врагу», «Нет слова „не могу„, есть слово „не хочу„», «Кто рано встает, тому Бог подает», «Держи ноги в тепле, а голову в холоде», про гимнастику, которой дед заставлял заниматься детей и сам занимался.

При упоминании о золотом портсигаре и велосипеде мой батя поспешно вскидывал палец и напоминал о крестьянском происхождении деда-самородка и его дружбе с пролетарским преобразователем природы Мичуриным.

Про Мичурина матушка тоже рассказывала, точнее, про его дрессированную лягушку, что прыгала возле беседки и выходила к гостям.

В письме брата было и про Мичурина:

«При чтении лекций деда по садоводству, которые, на мой взгляд, не устарели и сейчас, обратил внимание на отсутствие подчеркивания особой роли Мичурина. Дед перечисляет его вместе с другими садоводами (и не на первом месте), от кого выписывал посадочный материал для маточного участка сада. В дневнике садоводства за 1931 год он пишет 29 апреля: «Мичуринские яблони сильно пострадали: некоторые ветки отсохли, но почки оживают и трогаются в рост».

До чтения его лекций у меня было другое мнение о Мичурине. Очевидно, сложившееся из школьных учебников и пропаганды».

Письмо двоюродного брата обнадеживало, что совместными усилиями мы соберем некую картину жизни предков. Брат обещал порыться в старых документах и фотографиях и написать еще.

Буквально через два дня из того же Обнинска пришла увесистая бандероль. Я аккуратно развернул шуршащую коричневую бумагу и взял в руки старинную книгу с кожаным корешком переплета: «Полное Собранiе сочинененiй Н.С. ЛЕСКОВА. Приложенiе къ журналу «Нива» на 1903 г. С.-Петербург. Издание А.Ф. Маркса».

Открыл книгу. На титульном листе стоял фиолетовый штамп «Александръ Николаевичъ БУЗНИ» и краснела карандашная надпись — «№ 309», очевидно, порядковый номер в личной библиотеке.

Полистал чуть тронутые желтизной страницы с поблекшими за сто лет буквами. Карандашные пометки, восклицательные знаки, осторожные подчеркивания. Дедушка, похоже, был вдумчивым читателем.

Осторожно полистал страницы. Под одним переплетом были собраны четыре тома: с 13-го по 16-й. Против каждого пункта в оглавлении стоял карандашный комментарий деда: «Замечательный очерк», «Интересный», «Курьезный рассказ», «Не важный», «Сносный», а рассказ «Ракушенский меламед» был снабжен безжалостной надписью «Эрунда!». Именно так, через «э». Я прочитал рассказ — наши вкусы совпадали.

И еще одно подчеркивание, почему-то произведенное дедушкой в самом начале романа «Смех и горе»:

«Семейный дом, в котором мы собрались, был из числа тех домов, где не спешат отставать от заветных обычаев»…

На полях рассказа «Воительница» напротив фразы «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» стоял увесистый восклицательный знак. Я несколько раз перечитал фразу, и теплая грусть вошла в сердце.

Вот откуда пришло в нашу семью это выражение — из книги Лескова!

Мне представилось, как смуглый бородатый дедушка рассаживает вокруг себя детей-подростков, садится в кресло с холщовым чехлом и не спеша открывает книгу: «Сегодня мы прочитаем рассказ литератора Лескова «Воительница». Кто начнет? Ты, Шурочка?» И моя будущая мама в платье со стоячим воротничком укладывает на грудь косу и берет у отца книгу. И потом они все вместе, включая младших — Бориса, Веру, Валечку, разбирают смысл этой фразы: «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» и, смеясь, подбирают примеры из общей жизни.

И нет уже ни деда, ни мамы, а книга осталась, явилась мне через сотню лет с карандашными пометками и пустяковыми, но милыми сердцу открытиями. И так трогательно стало, что защипало глаза.

Спасибо, Юра!

11. Пятый пункт и шестая часть

Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Поздним вечером, позевывая над книгой Феликса Лурье «Российская история и культура в таблицах», я открыл словарь терминов и стал просматривать раздел «Дворянство», имевший к нашей семье некоторое отношение уже несколько недель. Позевывал я не от скуки, а по причине хронического недосыпа и своей жадности — мне жаль было ложиться спать, не сделав еще какую-нибудь весомую находку.

И жадность исследователя была неожиданным образом вознаграждена. Я листал книгу, разбираясь в тонкостях некогда почетного и ответственного звания.

Выяснил, что дворяне были исключительным сословием — только они могли владеть живыми душами и землями, не подлежали физическому наказанию, судились особым судом и имели внутри своего сословия некий разряд, говоривший понимающему человеку многое. Место внутри сословия, знатность фамилии, определялась частью Дворянской книги, в которую вносился род. Предки моей матери были внесены в шестую часть Родословной книги. Шестая часть — не первая часть, и этим все сказано. В первой понятно кто — отличники и передовики дворянского фронта: графы, князья, господари, думал я, шелестя страницами. А у нас шестая…

Однако, читая дальше, я обнаружил, что дело обстоит несколько иначе. Точнее, совсем наоборот.