Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

совсем не рыженькая, – сердилась тетя Марина, причем очки у нее сползали на нос. – Рыженькая была Даша… кухарка Даша. Ну, та была замужем, и меня ее поведение не касалось, А Наташа… Я ее взяла девчонкой-подростком, воспитала, научила всему… Выросла такая хорошенькая девушка…

– Да, помню, действительно, хорошенькая… Белокурые волосы, вздернутый носик…

– Опять не то!.. Совершенная шатенка…

– Именно я хотел сказать: шатенка.

– Я ее очень любила, т. е. привыкла… Я не понимаю, что этим женщинам нужно? Одеты, сыты, к праздникам получают подарки, часто дают на чай… Кажется, что еще может пожелать простая девушка? Да, совсем, совсем простая…

– Да, совсем простая…

У тети Марины вся родня была титулованная и все знакомые с заслугами перед отечеством, и она любила употреблять слово: правительство, потому что правительство должно было защищать девушек, которые если и понимали все, то только теоретически. По присущему девушкам, даже не понимавшим ничего теоретически, такту, Нита всегда исчезала комнаты, когда очки тети Марины принимали угрожающее положение. Молоденькая девушка совершенно не интересовалась тем, что волновало тетю Марину, а ее ветхими генералами меньше всего.

Когда Нита уходила, тетя Марина говорила с тяжелым вздохом:

– Может быть, это очень нехорошо, но я начинаю приходить к убеждению, что люди делятся на две породы: высшую и низшую. Наши понятия, правила и убеждения для низшей породы совершенно не существуют, потому что ее жизнь регулируется низшими животными инстинктами. Конечно, и мы делаем свои ошибки, часто заблуждаемся, но это совсем, совсем не то. У нашей кухни своя собственная психология, логика и этика. Меня это крайне огорчает, как убежденную христианку, и мне иногда начинает казаться, что древние философы были правы, когда считали рабов особого рода существами. Знаю, что это даже грешно именно с христианской точки зрения, но если правительство совершенно не желает войти в мое положение, что же мне делать?

II

Наступала весна, холодная, сырая и неприятная. Снег таял медленно, точно по заказу. Талая вода застывала по ночам. Иногда ни с того, ни с сего начинал идти снежок, точно пудривший весеннюю грязь на улицах, чахлые садики при домах и крыши. Ните было уже восемнадцать лет, и весной она начинала переживать какую-то неясную для самой себя тревогу. Ее куда-то тянуло, хотелось что-то такое делать, просто – посмотреть, как живут на свете другие люди. Тетя Марина, конечно, была прекрасный человек и очень любила Ниту, но хорошая и добрая старушка никак не желала понимать, что восемнадцатилетней девушке скучно в обществе стариков и старух. А других знакомых не было. Нита терпеть не могла, когда тетя Марина тащила ее за собой в Петербург, где у ней сохранялись чопорные знакомства с такими же ветхими старушками, как и она сама. И говорили непременно все о чем-то старом, о людях, которых давно и на свете не было, вспоминали разные интересные случаи в своей жизни, которым было лет пятьдесят давности. Старушки даже оживлялись от этих воспоминаний и в присутствии Ниты боялись сказать что-нибудь лишнее. Нита выносила эту пытку и часто думала, что все эти старушонки только притворяются, что были когда-нибудь молодыми. Ей казалось, что она всегда-всегда останется такой же молоденькой и свежей и что жизнь бесконечно длинна и что она непременно умрет, когда на ее лице появится первая морщина.

Тетя Марина, в свою очередь, тоже переживала весеннюю тревогу, и Нита чувствовала, как старушка долго-долго смотрит на нее такими грустными глазами и подавленно вздыхает.

– Тетечка, ты нездорова?

– Ах, нет, моя дорогая…

– Ты чем-то недовольна?

Очки тети Марины начали переезжать на нос, и Нита прекращала свой допрос. Девушка боялась больше всего на свете чем-нибудь огорчить милую, дорогую тетю и успокаивалась, что ни в чем не виновата.

Царскосельская весна, наконец, вступала в свои права, как выражались стилисты доброго старого времени. Развернулись почки, высыпала на проталинках и солнечных угревах первая зелень, в садах запестрели бледные анемоны, эти цветы-рахитики, едва державшиеся на своих зеленых прозрачных ножках. Дворник, исполнявший и должность садовника, приводил в порядок садовые куртины, приготовлял грядки, посыпал дорожки свежим песком. Каждый новый солнечный день производил новое чудо, особенно в небольшом парничке, который Нита любила как что-то живое, где почти на глазах творилась неразрешимая тайна – из казавшегося мертвым зернышка точно просыпалась жизнь, радостная, бодрая, цветущая, благоухающая. Ах, как хороши эти первые весенние цветы, походившие на прелестных детей!.. Если бы они могли говорить…

Во второй половине мая некоторые цветы были высажены на клумбы, и Нита с особенным усердием ухаживала за ними, как ухаживают за дорогими гостями. Но это невинное удовольствие имело и свои темные стороны. Вместе с холеными и изнеженными цветами выбивалась из земли буйная сорная трава, которую приходилось вырывать без всякого сожаления, а между тем Ните было как-то совестно лишать жизни какую-нибудь безыменную травку, которая, как казалось ей, с какой-то детской доверчивостью смотрела на нее. Вырванная с корнем травка так быстро умирала, превращаясь в никуда негодный садовый сор. У Ниты даже являлось сомнение в том, что действительно ли настолько красивы все эти садовые цветы, чтобы для их благополучия губить такую милую, такую простенькую зеленую травку. Ведь, если взять молоденькую крапивку, одуванчики – какие они милые, не правда ли? И так скромненько, как бедные родственники, жмутся где-нибудь около забора. Другое огорчение представляли акации и кратегусы, которые торчали какой-то стриженой щеткой. Наверно им, бедным, было очень больно, когда осенью дворник подстригал их. Да, это было тяжело и обидно, тем более что они не могли рассказать о своих страданиях. Когда Нита обращалась за разъяснениями к тете Марине, старушка объясняла как-то неопределенно, почему все это нужно.

– Иначе нельзя, Нита, а то сорная трава заглушит все наши цветы, а неподстриженные кусты будут расти, как непричесанные волосы.

Потом как-то само-собой получалось нравоучение в том смысле, что стрижка деревьев и кустов – это то же самое, что воспитание, а удаление сорной травы – это только желание благородных растений остаться в своем обществе.

– Для сорной травы достаточно места в полях и в лесу, – поучительно объясняла тетя Марина. – Зачем она лезет туда, куда ее не приглашали?

– По-твоему, тетя, сорная трава – это наши горничные, кухарки, дворники, извозчики, вообще мужичье?

– Ах, как ты глупа, Нита! Совсем, совсем ребенок!

Наивность молоденькой девушки приводила старушку в восторг, как залог полной нетронутости.

Дворник повторял то же, что и тетя Марина, хотя выражался грубее. Нита иногда с ним спорила. Раз, когда они копались в садике и, по обыкновению, спорили, Нита услышала