Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

случайно, привела ее в ужас. Боже, до чего может дойти человек… Эта гадкая фраза всегда ее возмущала, а тут она сама ее выговорила, да и выговорила каким-то пошлым тоном,

– Я уступаю только насилию, – ответила Александра Васильевна, принимая вид жертвы, и прибавила: – За последствия я не отвечаю, тетя…

Старый генерал посмотрел на Александру Васильевну прищуренными глазами и проговорил:

– Мне кажется, сударыня, что я вас где-то встречал…

– Очень может быть… – сухо ответила она. – Вероятно, за границей.

– Представьте себе, не бывал-с за границей… Все собираюсь туда. Говорят, даже необходимо там быть, чтобы, так сказать, довершить образование. Хе-хе… Нет, решительно, я где-то вас встречал.

Потом тетя Марина сделалась свидетельницей, как старый генерал развеселился и даже рассказал какой-то ветхий анекдот из своего боевого прошлого. Александра Васильевна делала вид, что не обращает на старика внимания и слушает его старческую болтовню только из вежливости, желая угодить тете Марине.

– Нет, я вас встречал, – повторял старик, напрасно стараясь восстановить далекое прошлое. – Да… гм… Ведь вас зовут Александрой Васильевной?.. Тэ-тэ-тэ…

Очки тети Марины очутились на самом кончике носа, и она строго посмотрела на разболтавшегося генерала, указывая глазами на Ниту.

– Вы не могли встречать Alexandrine, – заметила она. – Она полжизни провела за границей…

Но эта маленькая военная хитрость не спасла старушку. Генерал Мочкин, прищурив один глаз, улыбался, точно ему было двадцать пять лет. Он узнал Александру Васильевну.

«Боже мой, что я наделала, что наделала… – в ужасе думала тетя Марина. – Этот выживший из ума старик способен на все… Он ведет себя, как военный писарек…»

Чтобы переменить тему, старушка заговорила о прислуге, которая испорчена вконец, и генерал Мочкин успокоился. Но на прощанье он все-таки успел шепнуть:

– А Нита ничего не подозревает?

– Ради всего святого, генерал, молчите…

Чему этот ветхий генерал радовался? И еще улыбается и подмигивает… Фи, какая гадость.

Александра Васильевна приняла обиженный вид и молчала. Тете Марине сделалось совестно, что она «поставила ее в такое неловкое положение», и ее очки показывали скверную погоду.

Дальнейшие события полетели с быстротой вихря. Генерал Мочкин начал бывать все чаще и чаще. Александра Васильевна пряталась от него, но он самым бессовестным образом высиживал целые часы, пока она не выходила, наконец, из своей комнаты. Это было верхом неприличия, и старик точно рехнулся.

– Я его как-нибудь прогоню, – решила тетя Марина. – Приличие – прежде всего, и мужчине можно простить решительно все, кроме бестактности. И какой пример для несчастной Ниты…

Закончилась вся эта глупая история уже совсем неожиданно. В одно прекрасное утро Александра Васильевна объявила за утренним кофе, что уезжает.

– Куда? – удивилась тетя Марина.

Этот естественный вопрос смутил Александру Васильевну, т. е. она опустила глаза и покраснела.

– Я, тетя Марина… да, я выхожу замуж…

– То есть, как замуж? А твой муж?

– О, с мужем у нас все кончено, то есть, он уступает мне десять тысяч.

– Ничего не понимаю!..

– Очень просто. Раньше он просил тридцать тысяч, а теперь соглашается за двадцать тысяч.

– Ничего не понимаю.

– Ах, тетя Марина… Ну, это так нынче принято. Мы разводимся, он принимает вину на себя, а ведь даром ничего на свете не делается. Вот и все…

– Отлично. А откуда ты возьмешь столько денег?

– Мне… мне их дает генерал Мочкин. Кстати, я выхожу замуж ведь за него же… А когда он умрет, я буду получать пенсию.

Осенью состоялась свадьба генерала Мочкина, и когда Нита узнала об этом, тетя Марина проговорила:

– Деточка, я больше ничего не понимаю, что делается на свете… Если уж генерал Мочкин… одним словом, не стоит говорить. Пора мне умирать…

Нита так ничего и не узнала, что новая генеральша Мочкина – ее родная мать, а тетя Марина совершенно не понимала, которая сейчас дверь добра и какая – дверь зла…

1900

Любовь

Повесть

I

Марья Сергеевна Горлицына стояла у окна, охваченная одних чувством, одной мыслью, одним желанием… Бывают такие моменты, когда человек, сосредоточившись на одном, забывает все окружающее, ничего не видит и ничего не слышит. Именно в таком настроении и находилась Марья Сергеевна в это серенькое дождливое утро. Очень щепетильная и аккуратная, она не замечала, что у лифа расстегнулось несколько пуговиц; что ворот платья съехал набок; что начинавшие седеть волосы некрасивыми прядями выбивались из-под темной толковой косыночки, приколотой на голове домашним током, что, наконец, веки глаз у нее распухли, а по лицу катились те обидные своим бессилием слезы, которые остаются про себя и являются непрошенными. Да, она плакала, тогда как по всем принятым обычаям должна была бы радоваться…

– Люба… Люба… – повторяли сухие губы. – Что ты наделала, моя крошка!.. Ах, Боже мой… Боже…

В сущности, Люба не сделала ничего такого, что стоило бы так горько оплакивать. Все Любы на свете, рано или поздно, делают то же самое… Люба выходила замуж, о чем объявила сегодня утром. Марья Сергеевна со страхом готовилась к этому событию, вперед переживая все его последствия, и все-таки была поражена как громом, когда Люба за утренним чаем заявила свое непременное желание выйти замуж за Сергея Петровича Шерстнева, очень приличного молодого человека, стоявшего на хорошей дороге. Она даже желала этого брака, когда Шерстнев стал бывать у них в доме, и все-таки испугалась при первом известии о сватовстве. Откуда он взялся, этот Шерстнев? Почему именно Шерстнев, а не Иванов, не Петров, не Сидоров? Наконец, какое он имеет право делать предложение? Ведь Люба одна, и другой такой Любы нет… Да, нет, нет и нет в целом мире! Почему этот Шерстнев не женится на других девушках, а их так много? И вдруг получится Люба Шерстнева. Нет, это ужасно, и только матери знают, как ужасно. В душе Марьи Сергеевны медленно поднималось и нарастало такое нехорошее и враждебное чувство к Шерстневу, вот к этому самому Шерстневу, которого она никак не могла представить себе в роли зятя. Просто, знакомый молодой человек, наконец, знакомый Любы, – и только. Жених Любы в воображении Марьи Сергеевны являлся каким-то высшим существом, а Сергей Шерстнев – самый обыкновенный человек. Да, обыкновенный, и Люба, бедная Люба этого не замечает…

– Ах, Люба, Люба, что ты наделала!..

Марья Сергеевна стояла у окна и безучастно смотрела на мокрый двор, на открытые ворота, на маленький флигелек, тот самый флигелек, где семнадцать лет тому назад разыгралась страшная драма. Да, семнадцать лет… Боже, как быстро пролетело время!.. Давно ли все это было: вчера, третьего дня… А между тем она успела